Недетские картины Григория Ингера

Цветные и черно-белые работы, выполненные в детской манере, но с эмоциями, а порой и сюжетами, которые обычно не изображают дети, – все это экспозиция художника Григория Ингера «Мое детство».

Первое, на чем останавливается взгляд в галерее, – это картины в ярких цветах, будто со сказочными персонажами. Вот «Портной и его жена», где перед мастером лежат непомерно огромные ножницы – как символ его жизни. Он, как добрый волшебник, создает что-то новое, и кажется, непременно прекрасное. Однако среди всех этих ярких цветов внезапно проступает что-то другое, какие-то недетские эмоции.

Г.Ингер. Портной и его жена. 1980

Например, «Пан Тульчанский» написан в той же манере, но на фоне ярких обоев сидит уже не добрый волшебник, а почти буквально серый, печальный человек. Сразу понятно, что он одинок, потому что в маленькой комнатушке лишь одноместная кровать, одна чашка и одна тарелка – тоже символы его существования. Мария Гадас, куратор выставки, отмечает, что это достаточно большая редкость, когда художник в таком возрасте (например, «Пан Тульчанский» написан в 1970-х, когда Григорию Ингеру было около шестидесяти лет) возвращается к сюжетам детства, которые для него были даже более реальны, чем все, что его окружало.

Г.Ингер. Пан Тульчанский. Конец 1970-х

И тут на одной из картин «Хедер» (начальная еврейская религиозная школа) зритель может заметить мальчика с грустным выражением лица среди его разнообразных смешливых друзей-одноклассников. Он уже кажется знакомым, и не зря. Этот герой встречает посетителя на полотне, что расположено отдельно от всех в центре зала – «Скрипка». В детстве художник мечтал играть на скрипке. Григорий писал в своем дневнике: «Я смастерил себе из щепки «скрипку» с нитками вместо струн. Смычка не было, и я извлекал пальцами звуки, похожие на жужжание мухи».

Г.Ингер. Хедер. 1977

Однако Ингер переболел тифом, и наступила частичная глухота. Эту личную трагедию невозможно было обойти в теме детства. Куратор рассказывает, как бережно жена Ингера, Мария, хранила блокноты художника, где он переписывался с внешним миром. Каждый диалог начинался с одной фразы: «Пишите, я не слышу». Тем не менее Григорий вел активную жизнь – работал для издательств.

После взгляд переносится на соседнюю стену, где черно-белые работы выполнены тушью. Здесь уже тот же «Пан Тульчанский» встал с кровати. Теперь совершенно не остается сомнений в том, что внутри этого человека много печали, потому что он смотрит на зрителя глазами, полными скорби. Это все еще отрывки детства Григория Ингера, но, будучи лишенными цвета, они кажутся «документальными», как если это был бы снимок. Стоит лишь посмотреть на «Старика», чье лицо на фоне прочих не прорисованных деталей выглядит фотографично, как пойманный момент.

Пока Ингер ходил по деревням Чувашии и искал работу в 1944 году, он сделал одно открытие, которое записал в свой дневник: «Они [люди в деревне] уравновешены, спокойны. Такими могут быть только большие философы – или дети. Может, это высшая человеческая мудрость?». Наверняка именно поэтому Григорий объединил в этих работах взгляд детский и философский.

Г.Ингер. Иллюстрации к произведениям Шолом-Алейхема. 1970-е.

Не менее четко Ингер схватывал характер литературных героев. Об иллюстрациях, расположенных в соседнем зале, рассказал один из создателей Музея истории евреев в России – Григорий Казовский. Гость вернисажа лично знал художника, так как они жили в одном подъезде. По его словам, если выставить в ряд одну серию, то можно заметить, что это некоторого рода анимация, как возрождение ушедшей жизни. «Для Ингера это были не просто литературные герои, а знакомые люди, которых он видел и знал», – говорит Казовский.

Г.Ингер. Мама дает мне вишенки. Иллюстрация к повести Шолом-Алейхема «Мальчик Мотл». 1976

Г.Ингер. Наш обед. Иллюстрация к повести Шолом-Алейхема «Мальчик Мотл». 1975

Эти работы минималистичны, выполнены одними лишь линиями – от совершенно легких до толстых и тяжелых – но при этом персонажи не теряют живости и подвижности. Например, «Мотл и Мени», где толстые ресницы на глазах теленка придают ему ощущение реальности и живости, хотя в остальном четкие детали отсутствуют. А вот «Нигун» из еврейской народной поэзии динамичен в легких тонких мазках, но при этом толстой линией точно выведен его большой нос. Такими же линиями обозначена падающая лампа, будто она вмиг отяжелела, и ее тянет к полу. По словам Казовского, произведение Шолом-Алейхема «Мальчик Мотл» было для художника практически биографическим. Эту повесть он иллюстрировал три раза. В героях еврейской литературы он видел себя сквозь призму своих детских переживаний.

Г.Ингер. Иов. 1992

Совершенно не лишним на выставке «Мое детство» кажется библейский цикл в третьем зале. И «Старик», и «Моисей со скрижалями» кажутся одинаково мифологичными, словно они часть одного целого мира. Разница лишь в том, что линии «Исайя» и «Иова» более статичные, «фиксированные», как нечто вечное и основополагающее.

Г.Ингер. Автопортрет. 1944

И вот зритель возвращается в начало экспозиции, направляясь к выходу. Напоследок он встречается глазами с самим Григорием Ингером, а точнее, с его автопортретом в реалистичной манере. Серьезный взгляд темных глаз смотрит пронизывающе, сквозь, будто он слышит все, что происходит внутри его молчаливого собеседника-зрителя. Рядом с ним картина «Мое детство», где изображена семья на фоне ветхого домика, – как документ целой эпохи, которую увидел, уловил и запечатлел этот художник.

Г.Ингер. Мое детство. 1991

Софья Черняк, художественный редактор одного из еврейских журналов «Советиш геймланд», работавшая с Григорием Ингером, тоже рассказывала о своем друге. Она, говоря о творчестве художника, привела цитату писателя Шолом-Алейхема: «Мир уцелел, потому что смеялся». Это и есть неповторимое обаяние работ Григория Ингера.