Спектакль в театре имени Ленсовета был готов ещё весной, однако из-за пандемии премьеру пришлось отложить. Возможно, и к лучшему – вместе с главным героем Зиловым зрители дождались того самого межсезонья, когда лето уже кончилось, а осень с беспросветными петербургскими дождями ещё не началась, и можно попробовать выбраться из обыденности будней куда-то, где тихо и безмятежно, а главное – по-настоящему.
«Утиная охота» – второй самостоятельный спектакль Романа Кочержевского. По его словам, пьеса запала ему в душу ещё со студенчества, зацепила извечной «Загадкой Зилова», которую можно поставить в один ряд с феноменом «лишнего человека» и неоднозначностью чеховских героев. Проглядывающие в Зилове романтические черты Гамлета, его мятущаяся душа и стремление вырваться из опостылевшей жизни неизбежно накладываются на характер живого человека со всеми его слабостями и недостатками. В итоге получается странный, далеко не положительный, но в чём-то близкий каждому персонаж, застрявший в среднем возрасте, ещё способный мечтать, но не умеющий – да и не пытающийся – реализовывать свои мечты, желающий что-то изменить, но сам толком не понимающий, чего он хочет.
Не стоит привязывать Зилова к постсоветской эпохе или к явлению «потерянного поколения» – у него нет ни времени, ни контекста, и сбитая хронология пьесы только подчёркивает это ощущение. То, что вначале кажется замкнутой социальной драмой отдельно взятого человека в обществе, превращается в абсурдную, почти пугающую историю о вечном поиске.
Те, кто видел первый спектакль Романа «Мёртвые души», могут помнить атмосферу главы Собакевичей – лиричную, до гулкости звенящую, словно струна за секунду до аккорда или тетива за миг до выстрела. В «Охоте» Роман развивает эту эстетику, экспериментирует с ней, заменяя однотонный фон чернильной темнотой, пролитую из графина воду – нескончаемым дождём, двухмерную комнату Собакевичей – объемной, но такой же пустой квартирой Зиловых.
Здесь очень много воды – она льется на сцену, разбрызгивается из пульверизатора, стелется туманом, выливается из банок и проливается мимо стопок. И это не только предмет антуража и дань нескончаемому маркесовскому дождю. Вода задаёт тон каждой сцене, то поливая Зилова тропическим ливнем, то плескаясь в офисном кулере, то осыпаясь и дробясь о пол кубиками льда под застывающим от обиды взглядом Галины. В сочетании с цветовой гаммой и чередующим мажор и минор звуковым сопровождением эти приёмы сами по себе становятся декорациями. И если однозначно можно говорить о влиянии Юрия Бутусова на визуальную фантазию Кочержевского – в частности, заливаемый дождём банкетный зал из «Макбет. Кино», то оммаж «Гамлету» Някрошюса несколько менее очевиден.
В спектакле вообще много находок, которые можно наполнить как собственным восприятием, так и режиссёрским замыслом, – например, предчувствие беды, когда Вера и Кузаков заранее приходят на праздник в траурных нарядах, или ощущение ускользающей реальности, когда Зилов в упор не видит сидящую на сцене жену, потому что на самом деле уже давно её потерял. Уместно звучат и вставленные в нарратив тексты других произведений Вампилова, обостряющие контраст между реальным «здесь» и метафизическим «там», где всё обязательно будет лучше, «когда таким вот безумно-синим сделался воздух и так торжественно застыли тополя».
Важную роль в спектакле играет звук – намеренно убранное на второй план барабанное сопровождение, задающее каждой сцене свой ритм. Музыкальное оформление «Охоте» обеспечил Фёдор Пшеничный, играющий здесь нетипичного, угловатого Саяпина, который при этом сохранил его нелепую трогательность и ту самую обывательскую пошлость, которая так выматывает Зилова. Сам Фёдор, которому больше привычны роли нервной Офелии в «Гамлете», игравшийвзбалмошного Томского в спектакле «Пиковая дама. Игра» или постоянно пребывающего в напряжении Чичикова в «Мёртвых душах», в образе домашнего до мурашек Саяпина выглядит удивительно органично.
Вообще, стоит сказать об удачно подобранном касте – Кочержевскому вновь удалось сделать так, что характерные черты актёров оттеняют персонажей, придавая им вампиловскую карикатурность. Кушак в исполнении Александра Новикова превращается в добродушного лопуха-начальника, которому невольно начинаешь симпатизировать, Наталья Шамина придала Вере глянцевое неживое кокетство, окончательно превратившее её в куклу, а флегматичное спокойствие и основательность Олега Фёдорова делает Официанта больше похожим на мифическую всезнающую сущность, чем на живого человека.
Что же касается самого Зилова, Виталию Куликову удалось совместить предписанную ему черту «в его походке, жестах, манере говорить много свободы, происходящей от уверенности в своей физической полноценности» с ощущением потерянности и неуместности – правда, в его исполнении оно скорее превращается в глухое недоумение. По большому счету, он лишь поддерживает иллюзию того, что умеет жить, прежде всего, перед самим собой.
Но иллюзия распадается, жизнь требует от него каких-то действий и, что важнее, ответственности, к которой Зилов совершенно не готов. Его долгожданная охота – не более чем абстрактная идея чего-то лучшего, чем есть сейчас, и этот знакомый многим жизненный инфантилизм в случае с Зиловым приобретает катастрофические масштабы. Он словно пытается ползти по льду, который всё больше ломается под его весом. Тут и горящая гирлянда, шутливо повешенная ему на шею во время новоселья, невольно покажется петлёй виселицы.
На фоне всего происходящего по-настоящему живыми кажутся только сцены общения Зилова с Галиной, которые взяты Романом за своеобразный «якорь», удерживающий героя от помешательства, – но константа эта оказывается зыбкой и ненадежной, как огоньки расставленных в банках на сцене свечей, неизбежно ускользающей по вине самого Зилова, равно отравленного и отравляющего, не способного удержать даже самое дорогое.
При всём при этом сочувствовать ему трудно, да и не нужно, какой бы обманчиво романтизирующей не казалась сценография. Зилов Куликова лучше других знает, что он не заслужил сочувствия. Противопоставлять себя этой грубой неприкаянной душе удобно, и зрители легко встают в один ряд с его друзьями и коллегами, осуждая хамское поведение и тем самым усугубляя его абсолютное одиночество – на сцене, в обществе и в жизни. И хотя Роман поступил с героями значительно милосерднее Вампилова, подарив им – и нам – тёплый и в чем-то даже неуместно жизнеутверждающий финал, всё равно между Зиловым и всеми остальными ощущается стена, которую ни с той, ни с другой стороны никто не стремится преодолевать. У этой мизансцены нет ни положительной, ни отрицательной коннотации, только ощущение холода и дождя, пробирающегося ледяными каплями за воротник прямо в душу.
