Борис Павлович — режиссёр и педагог, художественный руководитель проектов «Разговоры» (фонд Alma Mater), «Встреча» (БДТ им. Г. А. Товстоногова и Центр «Антон тут рядом») и россыпи других, куратор инклюзивных лабораторий, актёр, человек и пароход. Только за последние несколько лет он успел поработать в Петербурге, Москве, Ярославле, Казани, Омске, Хабаровске, Алматы, Ташкенте и финском Тампере. В его режиссёрской биографии — и традиционные драматические постановки (как «Лавр» в Театре на Литейном и «Циолковский» в Волковском театре), и проекты с непрофессиональными актёрами и людьми с особенностями ментального и физического развития, и эксперименты вроде спектакля-грибницы, спектакля по телефону, спектакля-«фотографирования разговоров», аукциона-архива, инклюзивного мюзикла…
При впечатляющей творческой активности и тяге к экспериментам он не изменяет себе и создаёт явно или неявно музыкальные, ритмически организованные вещи на границе реальности и театральности, посвящённые коммуникации в разных её ипостасях — от разговора один на один до передачи слова сквозь века. И несмотря на его статус идеолога и наставника режиссёров, актёров и творческих групп, творчество Павловича — не про декларирование неких идей, а про аккуратное и вдумчивое исследование.
Такова и «Юдифь» — жгуче-певучий моноспектакль, который говорит сам с собой и с нами на разных языках и изучает природу театральности. Но не мир впускает в театр (как было в «Разговорах», например), а делает театром весь мир и всю его историю. И показывает, как роль поглощает человека, замещает его личность.
Катерина Таран в буквальном смысле играет: «Цэ сэрп» про орудие в своей руке она говорит, пряча улыбку. Субтитры представляют нам её и сообщают: пьеса написана на украинском языке, родном для актрисы, поэтому и спектакль будет українською мовою. Пока что перед нами Катя — обычная девушка, такая же, как мы, одетая в джинсы и толстовку. На наших глазах ей предстоит стать Юдифью, заступницей своего народа, его эмблемой.
Родина Юдифи в осаде: ассирийцы, которые считают богом царя Навуходоносора, заблокировали город, лишили его доступа к воде. И теперь она должна пробраться в стан врага и, пообещав полководцу Олоферну указать его армии лёгкий путь к захвату города, убить его. «Слишком умная для женщины», она убедит военачальников в своей надёжности. А Олоферна убеждать не понадобится — они с Юдифью полюбят друг друга сразу, как половины одного целого, ради встречи которых, возможно, и случилась вся эта война. Куда труднее будет убедить себя, что она должна отказаться от счастья и собственными руками отрезать голову мужчине, который для неё — больше жизни, ради спасения своего народа.
Такой Юдифь увидел драматург КЛИМ — и облёк ветхозаветную легенду в текст дивной напевности, которую в спектакле Павловича тем проще оценить, что он фактически не имеет перевода. Субтитры на русском языке выступают как контрапункт: то толкуют избранные места, то спорят с происходящим, то формулируют сомнения Кати-Юдифи и визуализируют её внутренний диалог. Несколько раз героиня и сама сбивается на русский, когда рассуждает о том, что такое правда — это как бы язык её сомнений.
Но роль оказывается сильнее. Сначала она переодевается в вышиванку, плахту, красные черевики, бусы и пышный венок. А потом выпевает свою ложь перед войском Олоферна с широкой улыбкой, от которой страшно, и почти пародийной фольклорной тщательностью, от которой ещё страшнее. Актриса Катя сбрасывает повседневную одежду — и окончательно перестаёт быть собой. Иудейка Юдифь облачается в национальный костюм — и заменяет личность идентичностью, превращаясь в нарядную в куклу в чужих руках. Но чьи это руки? Бога, который «выпускает зверя» и разрешает убивать? Или народа, который не хочет войны, но не может без неё, потому что нуждается в победе?
Чужой язык путает: мы не понимаем до конца, что происходит, как не понимаем, что творится в душе у другого человека, особенно принимающего страшное решение. Как не понимаем мифа, затёртого веками и интерпретациями. И конструкции устоявшихся представлений трескаются и рушатся, когда истлевшие сюжеты начинают истекать настоящей кровью.
Бессильные субтитры панически сообщают: Катя ни разу в жизни даже животное не убила, она много лет вегетарианка, а Юдифь вот прямо сейчас отрежет голову человеку. Так она растворяется в персонаже, в навязанной ей роли. Из девушки с косичкой превращается в женщину с косой, из Любви — в Смерть. И в конце не остаётся ни Кати, ни даже Юдифи — лишь тень, скрюченнная, себя не помнящая старуха. Как это происходит? Как из обычной девушки получается Юдифь… Жанна, Зоя, Зина, Родина-Мать — символ самоотверженного патриотизма, женское лицо на монументе? И есть ли у неё шанс поступить иначе?
В поисках ответа, выхода из безвыходной ситуации выбора мы двигаемся назад и вглубь. Из сегодня, в котором пришли посмотреть на Катю — во всё ещё саднящее позавчера, в котором предпочтение украинского языка русскому было политическим жестом, тем более заметным, что пока ещё не привычным. Далее — в отпечатанный в памяти места момент, когда именно в этих студиях билось сердце осаждённого Ленинграда. А потом, всё ускоряя полёт — к рубежу XVIII-XIX веков, когда появилось понятие «нация» и романтический бунт вызвал расцвет национальных культур. К XVII веку, когда искусство классицизма с одобрения богоравного монарха учило человека правильно выбирать между долгом и страстью…
И дальше — в трансе ритуала, на крыльях полупонятного переливчатого речитатива, под струнный напев и потустороннюю пульсирующую электронику Алексея Вострикова — к мифу и за его границы, туда, где не было ничего из знакомого нам, но война уже была. Живой голос в режиме реального времен нарезается на сэмплы, соло превращается в хор, одно убийство отдаётся эхом сквозь все эпохи.
Спектакль построен на противопоставлениях: любовь и долг, интересы одного и благополучие тысяч, актуальное сегодня и мифологическая вневременность, Катя и Юдифь, человеческое и драматическое существование, русский и украинский, речь звучащая и написанная, синтезатор и бандура… Всё борется со всем, и победителя в вечном конфликте не бывает, зато бывает проигравший, и он всегда один — человек.
«Юдифь» — сама по себе как национальный костюм, вещь тонкой выделки, многослойная, продуманная до вышитого листочка. Начиная от выбора локации: Дом Радио — это и объект стратегического назначения, куда прокралась представительница условного врага, и детище советского большого стиля, где в том числе и ковались советские идеологемы — молоты и серпы, что прорастали в руки людей и превращали их в орудия. Заканчивая всё менее человеческими образами героини: мухинская колхозница с серпом под деловитым «Итак, мы победили. Ура!» на экране, Родина-Мать с воздетой рукой под горящим студийным табло «Передача идёт».
Передача будет идти, и новые Юдифи будут играть свои роли и искать выход, но не будут его находить. И зритель не найдёт, но, возможно, захочет искать. И сомневаться — в сущности победы, в идеях и ролях, которые могут быть ему навязаны.
Фото: Ofa Feldman
