«Не бойтесь делать то, что не умеете. Помните, ковчег построил любитель, – профессионалы построили «Титаник», – написал когда-то публицист Дэйв Барри. Вот композитор Владимир Раннев никогда не ставил полноценных спектаклей, а художница Марина Алексеева никогда не работала в театре, но вместе они создали настоящий ковчег – удивительный, уникальный, всеобъемлющий.
Раннев давно хотел инсценировать “Жениха” Мамлеева, но не понимал, как к нему подступиться. Спеть его очень трудно, а менять – нельзя. Ведь и вправду, нарратив Мамлеева – как единый живой организм, который невозможно разобрать, изъять из него что-то или добавить – весь эффект убьешь. Поэтому он придумал оставить его тем, чем он является, то есть текстом. А в качестве ключа к нему дать повествование Чехова из “Степи” – достаточно мелодичное, чтобы воплотиться в опере, достаточно метафоричное, чтобы подчеркнуть экзистенциальный масштаб “Жениха”, достаточно драматургичное и при этом бессюжетное, чтобы стать фоном и “подложкой” для сюжета.
Марина Алексеева, используя дословный текст рассказа, нарисовала яркий комикс с элементами лубка, наива и соцарта. Поместила его в подобие то ли балаганчика, то ли музыкальной шкатулки со стеклянными поверхностями перед сценой, на которые проецируются картинки, – справа налево, как будто по ходу движения. И получилась удивительная опера, в которой обязательно не только слушать, но и читать, инструментов нет, а артисты играют совсем не то, что поют. И эта опера, как ковчег, собрала, хоть и не по паре, но все русские топосы и архетипы: здесь есть степь, дорога, суд, тюрьма, церковь, застолье, водка, топор… И все это в обрамлении хорового пения, напоминающего народное. Получилась универсальная формула россиянина, в котором языческая Русь прорастает сквозь Российскую империю, щетинится шипами социалистического государства, пробивает потолок теплицы в постсоветскую Россию и выбрасывает новые побеги в стремлении в капиталистический рай.
Главное впечатление от мамлеевской прозы – маниакальное ощущение неправильности мира. Как будто сосед, давно привычный и хорошо знакомый, посередине будничного разговора прикрикивает на чертей (вот же они, сидят на скамейке!). И ползут по затылку липкие мурашки, и реальность вздрагивает… Вот это ощущение дрожи реальности замечательно подчеркивает причудливая звуковая партитура в сочетании с текстом. К слову, Раннев и Алексеева не знали точно и даже не планировали то, что получится, – музыку и видеоряд они создавали одновременно, никак их не координируя. Поэтому все унисоны и контрапункты – а их немало – совершенная случайность. И оттого они еще больше впечатляют.
Для Раннева Егорушка, едущий “в люди”, и шофер Ванюша, поневоле ставший частью семьи нечаянно убитой им девочки, – это один и тот же человек, который пережил столкновение с миром людей и выработал стратегию выживания в нем и защиты от окружающих – стать страшнее, чем все они. Соположение этих сюжетов, соединение разных временных пластов в одной точке придает истории метафорический, даже мифологический размах. Егорушка-Ванюша будто пересекает символический Стикс или проходит Чистилище. На мир иной намекают, например, проекции певиц, лежащих ниже уровня сцены: находясь внизу, они одновременно как бы парят над происходящим.
Еще они – со своими платьями и косами – похожи на кукол в коробках, запертых во времени и пространстве в бессмертном балаганчике. Старые сказки воплощаются из века в век, становясь все страшнее. Едет Егорушка-Ванюша по лимбу-степи, вечной и грозной. Проносится перед его глазами вся жизнь. То ли его, то ли его народа, который, сломленный и испуганный, снова и снова учится врать себе и выращивает очередного тирана.
