В 1968 году на адрес советского посольства в Лондоне пришло приглашение для Иосифа Бродского – принять участие в международном поэтическом фестивале. Из посольства на него ответили: “Такого поэта в СССР не существует”.
1972 год, Ленинград, аэропорт. Бродскому (Марк Овчинников) предстоит полет прочь от Родины, которой он оказался не нужен, для которой он как бы умер. Зал ожидания – странный лимб с чайками, парящими над головой. Вокруг незнакомцы, которые оборачиваются то кем-то родным и близким, то персонажами его произведений, то его читателями из будущего, то котами (“Мяу!”), то им самим. Впереди Страшный суд – времени и читательской любви (“Страшный суд Страшным судом, но вообще-то человека, прожившего жизнь в России, следовало бы без разговоров помещать в рай”). Как и положено в зыбком состоянии между жизнью и смертью, Бродский видит проносящиеся перед глазами картины прошлого и даже будущего, которое он провидчески угадывает. Прошлое и будущее говорит с ним его стихами. Но в этом длящемся миге перед шагом в неизвестность он не только великий поэт, но и человек, задающийся вопросом о собственной ценности.
В конце на развернутую то ли крестильную, то ли смирительную рубашку спроецируют лицо уже постаревшего Бродского, который расскажет о том, что человек – это сумма своих поступков. Логика создателей спектакля прямолинейна: так как каждое стихотворение гонимого поэта было поступком, то его самого точно так же можно считать суммой его стихотворений.
Ведет спектакль в театре Ленсовета сама режиссер – Инесса Перелыгина-Владимирова. Ее роль – то ли интервьюер, то ли воплощение суда времени. Бродский отвечает на ее вопросы (чаще в стихах), рассказывает о своих ощущениях, объясняет ей что-то из своей жизни и стихов (“Это мысль об одиночестве, да, о непритязательности” – про отрывки из “Конца прекрасной эпохи). Интервьюер – дама жесткая, она прерывает лиричные воспоминания Бродского о проявке отцовских фотографий настойчивой просьбой рассказать о Севере и спрашивает о личном (“Вы бабник?”).
Ведомый ею, Бродский перебирает в памяти свою жизнь с самого детства, двигаясь по вехам: родительский дом, школа, начало творчества, первая книга, психиатрическая лечебница, ссылка в Архангельскую область… Где-то рядом время от времени появляется суровая женщина с красной папкой – воплощение советского официоза. Ее силами судьба Бродского входит в параллель с судьбами других опальных писателей – Зощенко и Ахматовой.
“Бродский. Изгнание” – смелая попытка рассказать о жизни поэта, да еще такого непростого, такого трудного для восприятия на слух, только его стихами: постороннего текста в спектакле почти нет. И в этом одновременно и сильная сторона спектакля, и его слабое место. Бродский в устах артистов нередко походит на Маяковского громогласностью и нахрапом. Иногда его выпаливают такой скороговоркой, что сложносочиненный смысл просто ускользает. Усложняет восприятие и то, что многие стихотворения взяты не целиком, и вне контекста отдельные их фрагменты непонятны (в “Конце прекрасной эпохи” опущена строфа с “Жалко блюдец полно, только не с кем стола вертануть, Чтоб спросить с тебя, Рюрик“, поэтому строчка “И не князя будить, динозавра” остается неясной тем, кто не знает стихотворение наизусть).
Читайте также: “Иосиф Бродский: история жизенного пути”
Стихи Бродского, больше всего похожие на многоконечные звезды, не очень хорошо укладываются в пазл, поэтому монтаж эпизодов кое-где выглядит неестественным: так, сценка с занятым туалетом из Архангельской области неожиданно переходит в исполнение “Лили Марлен”, а далее следуют выдержки из перевода “Медеи” Еврипида. И это три самостоятельных номера, которые трудно воспринять в единстве.
Все это, а еще танцевальные вставки и нестройное исполнение песни Окуджавы плюс мелкие огрехи чтецов, которые кое-где перепутали или переставили слова, создает ощущение общей нехватки стиля и чувствования лирики поэта. Представление иногда напоминает то капустник, то творческий вечер заслуженного литератора. Остается надеяться, что в процессе жизни спектакль будет шлифоваться и добирать целостности. Потому что не может быть много постановок по Бродскому в его родной стране, где он сегодня так нужен, в его родном городе, где пока что нет его достойного музея.
