В сезоне 2020/21 на Новой сцене театре Ермоловой проходит театральная лаборатория «Группа продлённого дня» . Её кураторы, Ольга Тараканова и Сергей Окунев, сами недавно выпустили дебютные спектакли (Locker Room Talk и «Кариес капитализма» в Центре им. Мейерхольда и «Рейп ми» в театре Ермоловой). Все работы участников делятся на два блока: «Фултайм» (театральные эскизы) и «Фриланс» (работа независимых творческих групп на стыке нескольких жанров). Задача «Группы продлённого дня» – дать участникам ресурсы, время и площадку для эксперимента и поиска театрального языка.
Мы встретились с Ольгой и Сергеем в самом начале работы лаборатории, перед показами первых эскизов. Из этого могло бы получиться традиционное интервью, но вышел именно разговор: о новом авангарде, о полуфабрикатах спектаклей и о настоящей роскоши – праве на ошибку.
Про реальность
Ольга: Всё, что я делаю, – это в основном из позиции «так просто и должно быть», а не «посмотрите, какой ужас вокруг». Но это моя точка зрения, а не официальная позиция лаборатории. В лаборатории вообще нет ни методологических, ни тематических рамок. Мы специально не хотели делать, как, знаете, на биеннале бывает: «Тема проекта – воображая горизонталь». У нас нет темы.
Сергей: Нам бы хотелось подумать, может ли театр отображать действительность. У меня в последнее время точно ощущение, что действительность быстрее театра. Мне всегда хочется большего. Вот ты сидишь и думаешь: «Давай, давай, больше информации, давай еще, еще, я готов, я все уже понял, что вы играете, я понял, что будет, давайте ещё…». И непонятно, каким способом такого добиваться.
Ольга: Мы очень сходимся на этом моменте «еще, еще, еще», – и у меня ощущение, что мне часто скучно в театре. Мы с Сережей много разговаривали про это ощущение скуки, ощущение того, что… канал незаполненный. И можно больше, можно сложнее, быстрее, и легко сделать минимальный театр на одном приеме, на одном жесте построенный, и это высоко оценится сейчас. И сложно сделать перегруженный театр…
Сергей: …Перегруженный, но не китчевый. Чтобы, знаете, роутер перегрузить. Дома, когда подключаешь пять макбуков, у тебя роутер падает. Вот хочется, чтобы роутер падал.
Очень интересно посмотреть, когда есть информация научная, фактологическая, и перед ней ставится театр как фильтр. И в зале сидит зритель. И театр искажает. Так что ты получаешь помимо информации рациональной еще и информацию какую-то… искаженную, художественную. Вот это очень интересно.
Ольга: Еще эмоциональную. Аффективную! Как тело реагирует на то, что с тобой происходит.
Про материал
Ольга: Сейчас есть как минимум два авангарда. Первое – это цифровой театр, это важно. Там нет пока – из того, что я видела, – классных спектаклей, которые бы заставили сказать: «Да! Вот это – мое театральное впечатление!». Но уже есть очень много форм, и из этого скорее всего что-то очень крутое получится, дай этому год-два, месяц, сколько-то еще времени. Очень важно, чтобы это сформировалось, потому что это децентрализация, расширение доступа к искусству, все дела. А второй авангард, который сейчас есть, – это реалистический нарративный театр.
Мы вот здесь и сейчас, находясь два месяца в работе, понимаем, что у нас на быстрой кнопке нет технологий того, как сделать интересную историю. Мы знаем, что нужно сделать, – ну примерно, – или знаем, к кому нужно обратиться, если хотим собрать документальный спектакль. Мы понимаем, как документальный материал перегоняется в театр, какие есть формы – и с хореографией, и с вербатимом, и с документальной оперой. Когда нам нужно документ, эмоцию, знание перегнать в историю, в сюжет, мы сидим, разводим руками и чувствуем беспомощность.
Хочется создать образ человека, который действует сегодня, и в то же время это не оголтелый предприниматель, условно говоря, и не носитель американской мечты, а кто-то, с кем правда хочется себя соотносить. В этом смысле я очень солидарна с новосибирским проектом «Дисциплина». Мне кажется, у них получилось перегнать технологию сценарного мастерства, которую принес один из кураторов, сценарист Александр Молчанов, в метод создания театрального текста. В театре все эти сценарные приемы совершенно иначе работают, чем в фильмах и в сериалах.
У нас в процессе работы появляются какие-то ключи, потому что параллельно с нами возникают проекты, которые тоже про это, – и они находят другие ключи. Я себя одновременно чувствую и одиноко, и не одиноко.
Сергей: Сейчас все ищут материал, мне кажется. Есть чувство, что будет эпоха большого штиля. Хочется, чтобы все замолкло. Просто чтобы все начали что-то искать. Я думаю, много бы нашли.
Ольга: Мы только что разговаривали с Андреем [Андрей Маник, автора эскиза «Это всё, что мы можем вам предложить».– Прим. Ред.] и с Олей Казаковой, драматургом, что есть ощущение, что мы знаем, как перегонять док в док, знаем, а собранный материал – в документальный театр… и не знаем, как перегонять док в фикшн. А хочется фикшна сейчас.
Про адекватность
Сергей: Мы, кажется, ищем баланс между достаточным количеством оплаты за работу и сохранением безответственности. То есть сохранением возможности позволить себе ошибаться. Потому что когда большие деньги, тогда и соответствующие вопросы.
Ольга: Ну или понимание, что ответственность можно нести и за разные вещи. И экспертиза бывает разной. Экспертиза – это не только классно сыграть свою роль, не только поставить классный спектакль. Это еще и два месяца побиться в стенку. Рискнуть и осмыслить, что получилось, а что нет, – это тоже навык, которым многие не обладают. Потому что даже если мы бьемся в стенку два месяца, то потом можем что-то сформулировать, какие-то схемы найти.
Сергей: Всё возможно, главное, чтобы это все было…
Ольга: …Адекватно. Адекватно по внутренним ощущениям, адекватно времени.
Сергей: Да, адекватность. Вот я понял: когда я прихожу в зал, то хочу адекватности.
Про раскопки
Сергей: У нас ощущение, что вот сейчас мы куда-то пришли. Если бы мы были какими-нибудь археологами… Знаете, как археологи – они иногда понимают, что в почве, вот здесь, – точно нет. А на несколько слоев ниже – может быть. Они снимают слой ковшом, а дальше начинают работать щеточками. Вот такое чувство, что ковшом мы сейчас что-то сняли, и…
Ольга: В начале [работы над первым эскизом] был блок разговоров Андрея Маника с актерами про то, что им интересно. Вот просто личных живых разговоров. Не театра. И мы вместе с Андреем сейчас, уже на выпуске, поняли, что если бы по такой же технологии выпускали репертуарный спектакль, то после этого первого блока был бы перерыв, потом работа с драматургом, когда ищется в документах, в науке, в историях знакомых информация, соотносящаяся с темами, найденными в первом блоке. И потом есть период собственно выпуска спектакля. И этот трехчастный алгоритм… Спроси меня, и Андрея, и Сережу два месяца назад, как делать такой спектакль, мы бы этот алгоритм не выдумали.
Сергей: Здесь главный… даже не продукт, а то, чем нужно гордиться, – это вот это. Это, по сути, чертежи. Их надо не скрывать, а публиковать.
Ольга: Это как бы театральный open source.
Сергей: Это полуфабрикат к хорошему спектаклю. И это даже не эксперимент. Эксперимент – это и два месяца до этого.
Ольга: Просто вся наша работа – то, без чего мы бы не поняли, как состоялся эксперимент. Это запись результата; дальше будет расшифровка.
Про солидарность
Ольга: Театр может действовать через эпатаж. Вопрос в том, зачем применяется этот инструмент, зачем мы вообще ставим спектакли. Какого изменения в себе, участниках, зрителях, театре, обществе хотим с их помощью добиться.
Сергей: Мы вчера обсуждали одну идею, и Оля мне очень хороший вопрос задала. Ты спросила: «Какова причина, по которой я должна это сделать?». Или: «Ну вот какая причина, по которой я должен это смотреть?». Мне кажется, сейчас столько вариантов, столько возможностей… Чем шире и доступнее становится мир, тем конкретнее должны быть предложения.
Хочется оправданности. Чтоб меня постарались начать уважать, когда я сижу в зрительном зале.
Ольга: Уважение и солидарность. Мне вот этих эмоций в театре не хватает.
Про правки и блоки
Ольга: Разница между двумя блоками в том, что мы довольно близко работаем с участниками «Фултайма», там по-разному: где-то мы подходим, где-то отходим, но в целом это как бы сотворчество. Не соавторство, потому что они авторы, а сотворчество. А во «Фрилансе» мы просто выбираем заявку, и редактируем, только если нас просят. Я внесла четыре правки во вступительный текст, которым откроется «Голос голода». Но это были правки типа: «А вот здесь перенос строчки, а вот здесь точку с запятой поставьте. А вот здесь слово «расплата» на «выплата» поменяйте…».
Сергей: Они все равно «расплата» говорят, поэтому…
Ольга: …Ну да, поэтому неважно. Мы просто технически ведем этот процесс: столько репетиций мы можем вам предложить, столько микрофонов. Но мы не задаем вопросы к художественной части, потому что наши главные вопросы мы задали в заявке.
Мы не забираем никаких авторских прав и надеемся, что они просто смогут повторять это: у нас в репертуаре, если захочет театр, или где-то в другом месте. Мы зовем на показ куратора из Мутабора, например. Или идет опен-колл фонда «Четверг», который называется «Художник-хулиган» – это, конечно, идеальное определение для команды Waldgang [Авторы проекта «Голос голода», частью которого был колокол, отлитый из монет.– Прим. Ред.]; если они мне разрешат, я сяду и напишу просто за них заявку. Ну, в смысле помогу им написать заявку, потому что пусть они получат эти деньги. Наши 50 тысяч на «Фрилансе» – это либо полная сумма на очень небольшое событие, либо стартовая сумма для события.
Есть подозрение, что никто другой сейчас конкретно отлить деньги в колокол бы не позволил. То есть опять я не могу придумать другую площадку, которая скажет: «Да, отливайте деньги в колокол, нормально». Может быть, я ошибаюсь. Я не хочу говорить, что мы одни такие самые хорошие. Но у нас возникло ощущение, что эта идея есть, она нас заводит, мы хотим, чтобы такое было, и не знаем, с кем еще можно было бы связать этих людей, чтобы это случилось. Потому что на самом деле мы созванивались со многими авторами заявок из шортлиста для фидбэка, если люди хотели, и говорили: сходите вот туда, нам кажется, вы были бы уместны здесь…
Сергей: Знаете, мы вчера единственный критерий придумали. Мы вообще ничего не ограничиваем, ограничивать должна работа сама себя.
Про Путина
Ольга: Про Путина расскажем?
Сергей: Про Путина?!.. А, да! Это единственная цензура. У нас [в эскизе] проекции будут, и я смотрю: на одной портрет Путина. На второй – заголовок про Путина. На третьей. И тут я сказал, что, ребят, ну хорош, я понял… 20 лет уже Путин не развивается, а в театре все должно развиваться! Новая художественная информация каждую секунду времени!
Ольга: Хочется, чтобы если Путин четыре раза появляется, то это были бы каждый раз разные появления Путина, а так мы просто сидим и повторяем…
Сергей: Пожалуйста, сделайте заголовок «Путин не развивается»!… Никто не должен тебе говорить, что ты должен делать, а что не должен. Работа сама должна выстраивать свои законы; Оля – намного более опытный в этом плане человек и насмотренный. Но единственный критерий, по которому можно судить спектакль, – это критерий, который спектакль создает сам.
Про технику
Ольга: На меня лично площадка – Новая сцена Театре Ермоловой – повлияла освободительно в том смысле, что я попала в театр, который не называет себя флагманом нового искусства. И не имеет представлений о том, как должно выглядеть новое искусство, или догматов по этому поводу этого, или политики, с которой сталкиваешься в таких более культурных институциях нового искусства, построенных на понимании, что заниматься им так здорово и хорошо, что можно просто из любви.
Сергей: Ты ужасный человек, Оля. Ты просто такой ироничный человек.
Ольга: У меня нет чувства юмора.
Сергей: Я понял.
Ольга: На самом деле, тут реально крутая команда. В смысле вот техническая. Я приезжаю настроить трансляцию, довести до ума, в два… И. Всё. Готово. То есть стоит камера. Она подключена. Сидят несколько человек, подвешены микрофоны, так как мы попросили это сделать. И три варианта: можем попробовать вот так, можем вот так, давайте так, ой, нет, не получилось, давайте, значит, вот так… Через двадцать минут. Всё. Работает.
По сути, мы очень сильно опираемся на это, ведь если бы мы были независимой компанией или грантовой НКО-шкой, которая делает это где-то не в стационарном месте, или если бы мы делали это в театре, где расшатана вот именно техническая команда… ничего бы не получилось. Вообще ничего.
Сергей: Это как-то само появилось: на афишах показа у нас написано слева «Авторы», а справа – «Службы». Потому что Оля сейчас главное сформулировала. На самом деле, с Олей нас не два человека. Мы как бы вершина айсберга. Но вот Саша Перцев или Лена Марченко [Сотрудники служб театра Ермоловой.– Прим. Ред.] – они как бы тоже такие же. Хотелось бы сделать здесь такой коворкинг-театр. Место, где ты можешь воспользоваться ресурсами государственного театра для каких-то не экспериментов, но проб. Чтобы проба была оснащена ресурсами. Фаблаб такой, как вот есть у физиков.
Про сакральность
Сергей: Наши показы, они… они странные. Для театра в центре Москвы – странные.
Ольга: Мы придумываем идеальный театральный институт на самом деле. Не институцию, а именно институт. Мы учимся, и они учатся, Андрей тоже сейчас говорил: «Самое ценное, что я понял, – это что теперь я буду работать вот так, потому что у меня сейчас не получилось вот это». Мое идеальное образование устроено так, что ты приходишь и пробуешь. Лажаешь и пробуешь. И рядом с тобой люди, которые в чем-то знают больше тебя, а в чем-то – меньше.
Сергей: А еще в этом образовании должен быть искусственный интеллект, который записывает ходы всех участников до тебя. И когда ты делаешь спектакль на тему экологии и упираешься в какую-то штуку, этот искусственный интеллект должен тебе говорить, что тогда-то был такой ход.
Знаете, что в 2020 году было для меня открытием? Я когда на карантине сидел, то смотрел эти прямые эфиры и осознал – у нас в таком удручающем состоянии театры! Но вокруг этого столько танцев с бубном. Что театр – это сакральное место, театр-дом… Хочется, чтобы не было вот этой сакрализации магического процесса. Он и так магический! Придет зритель, и если у тебя магический спектакль, то будет магия. Но в самом процессе-то магии нет.
Ольга: Местами прикольно, местами кринжово.
Сергей: Хочется, чтобы поспокойнее уже ко всему относились. Театр – это не бизнес, и он не отвечает вопросам KPI. Это вообще другое. Расслабьтесь, не надо делать вид, что театр – это что-то серьезное. Да это самое абсурдное, чем можно заниматься в 2020 году, всё. Столько пафоса, столько всего!.. И понимаете, круто было бы, если бы театры выкладывали не фоточки с премьер, а собирали обратную связь.
Ольга: Очень хочется иметь материальную возможность говорить со сцены: «Кажется, нам не всё удалось». Потому что, ну понятно, это капитализм и новаторский театр, в смысле поисковый, очень озабочен созданием бренда. Созданием атмосферы: «Мы прикольные, мы классные, ходите к нам». Красивые фото с премьер, красивые отзывы зрителей, критиков – не важно… И из-за этого я не знаю театров, которые выходят и говорят: «Есть вещь в этом спектакле, которая у нас не получилась, давайте подумаем».
Конечно, бывают театры, которые выходят к зрителям и говорят: «Расскажите нам, что у нас не получилось», то есть это на обсуждениях происходит. Но у нас другая логика. Важно, чтобы мы сами провели рефлексию, поняли, что так, а что всё же нет, – так давайте поговорим о том, что мы поняли.
