В черном-черном городе, в черной-черной комнате люди в черной-черной одежде играли спектакль…
Город сейчас вовсе не черный, а солнечно-золотистый, чего не скажешь о губернском городе, описанном в самом политизированном романе Ф. М. Достоевского «Бесы». Но спектакль «8 (восемь)» – первая премьера 55-го сезона Театра на Таганке – обходится без декораций города и усадьбы. Только люди. Танец. И музыка.
Режиссером стал Сергей Чехов – номинант на премии «Золотая маска 2018» и «Прорыв», участник лаборатории «Любимовка». Спектакль стал итогом работы проекта «Репетиции», в рамках которого молодые режиссеры совместно с актерами Театра на Таганке работали над эскизами новых постановок.
Многостраничный роман превратился в концентрированный монолог-признание. Почему монолог, если на сцене восемь актеров? А потому: по задумке режиссера, все персонажи романа – это отражения личности одного единственного Николая Ставрогина. Не просто отражения, а воплощения грехов – Гнев, Тщеславие, Гордыня, Уныние, Зависть, Похоть, Тоска, Чревоугодие. Как на собраниях анонимных алкоголиков, Шатов (Никита Лучихин), Ставрогина (Галина Володина), Лебядкина (Марфа Кольцова), Верховенский (Антон Ануров), Шатова (Екатерина Варкова), Тушина (Елизавета Высоцкая) сначала сидят в общем круге, потом разворачиваются. Свет лучом выделяет говорящих – о себе, но не за себя.
На головах у актеров грубые наволочки, похожие на колпаки сторонников ку-клукс-клана. Срабатывает ассоциация к роману – тайная организация, насилие, убийство. Передвигаясь по сцене, актеры не снимают с головы эти колпаки. Чувствуя сцену и друг друга на каком-то подсознательном уровне, они не сталкиваются, не спотыкаются и не падают. Оступаются лишь герои Достоевского.
Гордыня – вот грех Кириллова (Артем Болотовский). Нельзя распоряжаться тем, что тебе не принадлежит. Поэтому паузы в монологе о самоубийстве отмечены приступами внутренней боли, спастись от которой можно, если только спрятаться за рисунком на наволочке и словами «Я, Николай Ставрогин…».
Падение Петруши Верховенского заключается в том, что он, простите за каламбур, Петрушка. Он читает свой монолог, держа руки в карманах, речь Верховенского меняется от патетичной до жалобно-просящей. Людьми он играет, как ребенок, а то, что у него по-настоящему в голове, будет скрыто. И раздается снова: «Я, Николай Ставрогин, отставной офицер….».
Также отдельно хочется отметить отрывок Меланхолия. Здесь режиссеру удалось в полной мере обозначить обнажение на сцене как прием, а не провокацию. На теле Лизе Тушиной, отдавшейся вовсе не ему, а собственной гордыне, Ставрогин пишет черным маркером «Никого не винить». Лизу никто не будет винить – после многократных встреч глаза в глаза зритель не рискнет взять на себя ответственность судить персонажей, слишком уж смело и прямо они признаются в тайных мыслях. Но поддержать и посочувствовать тоже не удастся. Николай Ставрогин (Филипп Котов) заплачет, исповедуясь, но потом снова закроет лицо.
Восемь человек замкнут круг, восьмерка превратится в бесконечность – потому что «Бесы» бесконечны, многозначны. Этому роману не может быть достаточно пяти часов сценического действия: как и весь ужас «бесовского» поветрия, он будет вмещен в один-единственный взгляд. Главное – это не прекращать поиск, доверяться минимализму и именам молодых режиссеров.
