В 41-й аудитории Школы-студии МХАТ репетиции идут с утра до вечера. Там студенты Виктора Рыжакова готовят выпуск нового спектакля. До них в этих же стенах «жили» предыдущие рыжаковцы, а теперь самостоятельный коллектив – «Июльансамбль». А когда-то там училась и актриса Марина Дровосекова. Теперь она, Татьяна Бурель и Светлана Иванова-Сергеева – самые главные женщины в Мастерской Виктора Рыжакова. Они для своих студентов не просто педагоги, а самые настоящие вторые мамы.
Светлана Иванова-Сергеева
Актриса, режиссер, педагог по актерскому мастерству
Когда вы пришли преподавать в Школу-студию МХАТ?
Когда я пришла в Школу-студию, то сначала стажировалась и проработала несколько лет на кафедре сценической речи. Потом уже я помогала Виктору Анатольевичу Рыжакову на двух его спектаклях со студентами как ассистент. А когда он набрал свой первый курс, то я стала работать исключительно на кафедре актерского мастерства с нашим курсом.
Как часто вы занимаетесь с ребятами, у вас же собственный сложный график?
В Школе-студии все педагоги – действующие актеры или режиссеры. Поэтому все решает вопрос взаимозаменяемости в команде. Ты знаешь, что тебя все время кто-то подхватит, а потом ты кого-то. И как-то уже ребята к этому привыкли. У нас нет такого четкого расписания, что я всегда буду вести в понедельник, а другой педагог – во вторник. Были моменты, когда у Марины Дровосековой были активные съемки, и с ребятами всё время была я. Бывает и наоборот, что у меня очень активный период, и тогда Марина с ними. Виктор Анатольевич – это уже вообще отдельная история, потому что он у нас самый занятой человек.
Это уже второй набор в Мастерскую Рыжакова. Есть ли, по вашему мнению, какая-то принципиальная разница между ними как курсами?
Мне кажется, да. Это совершенно другое поколение. Они более свободные.
Вы присутствуете на отборочных консультациях. Как вы понимаете, что именно этот абитуриент подходит для мастерской?
У меня еще такое точное понимание до конца не пришло. Я знаю, что в итоге всё равно всё будет решать Виктор Анатольевич. Но это очень сложно… Бывает, что человек так прекрасен на поступлении, а потом начинается учеба, и понимаешь, что ошиблись. И действительно, то ли он просто не из этой мастерской, и ему здесь некомфортно, да и нам с ним, что понимаешь: может быть, его талант где-то в другом месте расцветет и разовьется? А бывает так, что человек в момент поступления читает не очень хорошо, ведь поступление – это огромный стресс, ребята часто зажимаются. Но ты чувствуешь, что в нем есть талант, начинаешь разговаривать и понимаешь, что по какой-то причине он должен быть с нами. Это большой риск. В итоге такое счастье осознать, что не ошиблись. Потому что многие студенты начинают раскрываться в момент учебы.
Сколько есть у студента времени на адаптацию, ведь не все могут сразу раскрыться во время учебы?
Мне кажется, что особенно на этом курсе Виктор Анатольевич дал очень много шансов людям. И потом с человеком происходил прорыв. У Рыжакова очень сильная интуиция в отношении актеров.
Прошлый выпуск стал самостоятельным коллективом – «Июльансамбль». Можно ли это сразу определить во время учебы, что эти люди, скорее всего, не расстанутся после выпуска?
Я думаю, что можно, это уже во время учебы становится понятно. Что касается этого курса, который сейчас учится, лично у меня есть ощущение, что они команда. Сейчас, конечно, очень сложно говорить о том, сольются ли они с «Июльансамблем», или это будет «Июль-2», а может, «Август»... Сейчас можно только фантазировать. Я вам так скажу: для этого еще мало командного духа среди студентов, должна быть еще очень сильная энергия и желание с другой стороны. Со стороны режиссера, лидера. Потому что когда образовывался «Июльансамбль», Виктор Анатольевич очень хотел продолжать работать с ними. И именно поэтому так случилось. Ведь это большая ответственность. И отнимает очень много сил.
Скоро будет премьера спектакля «МольерМольер». Почему вы решили взять именно этот материал?
На самом деле, там всё было очень спонтанно. Во-первых, то, что это должен был быть именно Мольер, – идея Виктора Анатольевича. Не скажу, что у меня была большая амбиция делать именно «Мнимого больного». Нужно было создать отрывок со студентами, в тот момент я не думала, что это станет полноценным спектаклем. Сначала мы сделали пару сцен с Сашей Кубаниным и двумя девочками, Катей Милешиной и Владой Аникиевич. Меня вело то, что именно ребята влюбились в этот материал. И когда мы показали отрывки, было предложение от Виктора Анатольевича из всего Мольера попробовать оставить 2 работы – Паши Пархоменко и нашу.
У студентов нет какого-то ревностного отношения, что кого-то поставили на одну роль, а кого-то не взяли в отрывок?
Я помню, для них самым стрессовым был момент как раз тогда, когда их впервые распределили на группы. Они очень волновались и говорили: «Что это такое?... Мы впервые не вместе… А что это вы там репетируете такое?..». Им было, с одной стороны, очень интересно, что репетирует другая группа, такое дикое любопытство! С другой стороны, они, конечно, очень переживали, как отнесутся к их проекту. Это в любой творческой работе волнительно. Но надо отдать им должное, что у них очень хорошая, здоровая атмосфера на курсе. Они умеют радоваться успеху друг друга. Это очень важно. В этом смысле у них даже можно поучиться. Они очень умеют друг друга поддерживать.
Татьяна Бурель
Актриса, певица, режиссер, музыкальный руководитель курса
Вас Виктор Рыжаков позвал преподавать в Школу-студию МХАТ?
Да. Я до 2012 года преподавала в Лиможе (Академия во Франции. – Прим Ред). Он туда приехал, послушал программу, которую мы сделали со студентами, и ему понравилось. Он как раз набирал свой первый курс, будущий «Июльансамбль», и предложил быть их музыкальным руководителем. Я сказала тогда: «Пожалуйста, но работать во МХАТе я не хочу, потому что это же бесконечная ответственность». Я была на тот момент и преподавателем в Лиможе, и у меня свои сольные проекты начинались. Но в итоге засосала меня рутина заполнения журналов (смеется).
У курса есть художественный руководитель. В чем именно заключается работа музыкального?
Я отвечаю за интонацию. У меня нет цели поставить им голоса и научить их горланить, это жизнь сделает за них. Мы, конечно, что-то обговаривали с Виктором Анатольевичем: «А сольфеджио будет? Будет. А это будет? Ну, будет». А в итоге я сама распределяю свои часы, то есть могу, например, целую неделю или несколько уроков с ними слушать просто музыку. Приходить, включать им песни и спрашивать – а вот это слышали? А это? При этом каждый раз музыка может быть разной. Моя задача – научить их музыкально мыслить. И они это делают, например, «Июльансамблю» я больше не нужна вообще. Это полностью автономный музыкальный коллектив.
Мастерскую Рыжакова называют музыкальным курсом, то есть не поющих вы не возьмете?
Неправда. Я не буду в приемной комиссии специально говорить: «Но он же глухой!». Но я действительно там сижу, пусть не с 1-го тура, но со 2-го точно. Я предупреждаю, что это не вдохновение, а тренинг и муштра, – если вы хотите чем-то владеть, нужно вкладываться в это. Всё остальное они делают сами. Пожалуйста, посмотрите: в «Июльансамбле» есть Тема Дубра – человек, который вообще не слышал первый год. Вообще. Я ему на вокале давала читать шведский рэп, причем сложнейший. А потом человек стал просто мультиинструменталистом. Да, до сих пор бывает, что он поет и где-то не попадает, но сейчас Тёма – моя правая рука, я его приглашаю поиграть, помогать “маленьким”. Это яркий пример актерского дарования. И таких примеров, конечно, миллион.
Ребята рассказывали, что у них есть возможность учиться играть на любом музыкальном инструменте практически с нуля. Это правда?
Да, у нас в том-то и магия! Все ходят и удивляются – ну как же, они же вообще не играли. К нам не приходят готовые музыканты, и Миша Манеевич не играл так на пианино, как он играет сейчас. Изначально одаренный Родя Аверьянов тоже значительно вырос как музыкант. А остальные начинали с нуля. Я помню, как они после первого семестра выпрашивали инструменты, я говорила тем же девочкам, что и вам сейчас: это кажется очень крутым, но когда у вас начнутся «губы и пальцы», да и лак с ногтей станет слезать, вы все будете ныть, что «ой, это тяжело». «Нет», – сказала мне Рубцова и до сих пор играет на саксофоне. Молодец.
Музыкальные спектакли часто воспринимают как экзамен по вокалу. При этом «Июльансамбль» с успехом до сих пор играет свои “концерты” в ЦИМе. С нынешними студентами вы сделали класс-концерт “Оттепель”.
«Оттепель» действительно вырос из экзамена. Рыжаков говорит, что у нас «безотходное производство». Хотя я не ставлю, правда, никаких задач, у меня нет режиссерских амбиций . Но когда он меня на это провоцирует, конечно, мне приходится уже подключать свои какие-то запасы. А здесь мы решили оставить всё как есть, потому что очень классно, у них это пошло, они зазвенели. Они как-то всё это почувствовали, куда-то полетели сразу, даже я не ожидала, что так это всё на них ляжет. Я смотрю на них иногда и думаю: какие-то несовременные дети! Хотя у нас есть ультрапредставители, но им это как-то идет. Я слушаю музыку 24 часа в сутки. Я маньяк. Я уже всё понимаю на каком-то интуитивном, на чувственном уровне. То же самое я воспитываю в них. А потом, конечно, сложный момент – подобрать человеку песню. Но я уже знаю их темперамент, их манеру общения, начинаю понимать, что это за человек.
Вы преподавали в Европе. Есть ли разница в обучении ?
У нас поступают дети после школы, 16 лет, а там человек, у которого средний возраст – 20 лет. Там учатся 25-летние. Они понимают, что попасть во французскую Высшую школу на 3 года – это значит получить хороший соцпакет, потому что во Франции с работой сложно. У них нет репертуарных театров. И они в таком тонусе, что если уж попали на 3 года, то учатся. Ты не будешь им объяснять, зачем им это нужно, они не тратят время. И это совсем другие затраты.
А здесь, наоборот, полная свобода, которая меня поначалу пугала на «Июльансамбле». Я с ними не могла справиться два года, потому что вообще не могла понять, кто тут главный. А с этим курсом как-то всё… Может быть, и я тоже нашла свой баланс… Не знаю. Меняемся. Я, например, сама как раз из очень архаичной школы, потому что мой мастер – ученик Додина – Антон Кузнецов. Нас воспитывали очень в жесткой театральной среде. А потом, когда начала преподавать, я поняла, что очень важный момент – это возраст. Мне кажется, здесь и этот индивидуальный подход, и какая-то тонкость воспитывает в них личностей, а ведь это самое главное – не сломать человека. Не то что через кнут ему сказать, кто ты, а просто сказать. Это в два раза быстрее и правильнее, просто не все могут этим заниматься.
Марина Дровосекова
Актриса, режиссер, педагог по актерскому мастерству и сценической речи
Как вы стали преподавать в Школе-студии МХАТ?
Это все произошло как-то совершенно естественно. После окончания Школы-студии (мастерская Константина Райкина. – Прим. Ред.), Марина Станиславовна Брусникина предложила мне остаться. То, что я могу отсюда уйти и больше никогда не вернуться, казалось мне очень трагичным. И дело не только в том, что я привязываюсь к месту и людям: просто Школа-студия проросла во мне, стала какой-то главной, неотъемлемой частью. Я просто не могла быть вне этих стен, вне накопленной поколениями неповторимой энергии.
Вы работаете сразу с несколькими курсами. А как в вашей жизни появилась Мастерская Виктора Рыжакова?
Первая мастерская, в которой я стала работать, – курс Золотовицкого и Земцова. У нас уже было три или четыре выпуска. Сейчас я также работаю у своего родного мастера и художественного руководителя Константина Аркадьевича Райкина. Это невероятное удовольствие, но совершенно иное. А вот история нашего с Виктором Анатольевичем общения началась за пределами Школы-студии – на репетициях спектакля «Маленькие трагедии» в «Сатириконе». Оказалось, что мы энергетически и профессионально очень понимаем друг друга, тонко чувствуем. И мне было бесконечно интересно дальше развиваться с ним, слушать его, учиться у него. Как он любит говорить, “понять что-то про этот мир, про человека”, сделать что-то такое, объединившись в этом маленьком и одновременно необъятном пространстве театра.
Обычно каждый курс называют именем его мастера: рыжаковцы, брусникинцы. Но при этом есть еще целая команда педагогов. Вот лично вы чем занимаетесь со студентами?
Я педагог по актерскому мастерству. Хотя, конечно, все дисциплины неразрывно связаны, так что сложно разграничивать, чем именно ты занимаешься в мастерской. Невозможно быть просто педагогом, приходить и уходить «по звонку». Работа со студентами – это включенность 24/7, в режиме нон-стоп, если хотите. Можно сказать, что я играю роль такой мамы. Студенту что нужно? Чтобы его любили, вот и все. Надо научить, почувствовать контакт, понять, что ты можешь ему дать.
Вы соблюдаете с ними дистанцию или можете спокойно созвониться после занятий, спросить, как у них дела?
Конечно, они могут по любому поводу написать мне или позвонить. У нас нет жестких границ в общении, мы не пытаемся искусственно создать иерархию и играть в нее. Иначе ничего не получится. Ты можешь заниматься, работать со студентами над материалом, репетировать, а потом просто садишься в машину, едешь в магазин и привозишь им в общежитие еды. Это тоже часть процесса. В Школе-студии давно повелось, что мастера поддерживают студентов, особенно иногородних. Ты в этот момент для них становишься второй мамой/папой.
Четыре года обучения проходят быстро, студенты приходят и уходят. Вы как-то ловите себя на мысли, что с «прошлыми» могли сделать то, а вот с этими уже не получается, или, наоборот, нынешние что-то больше впитывают, чем предыдущие?
Это сложный вопрос. Сейчас поколения меняются очень быстро, разница между людьми по возрасту может составлять всего 4 года, а по мировоззрению, сознанию она колоссальна. Четыре года, и они другие. Разговаривают другими словами, смотрят на тебя по-другому. И нагло, и порой влюблено, но до влюбленности дело идет долго (смеется).
Они к вам пришли совсем юными, сейчас уже за три года повзрослели. Вы видите, как они меняются?
Да, конечно. Однако самое важное, чтобы все эти внутренние перемены и обретение мастерства не лишали человека незамутненности восприятия, открытости, интереса к исследованию мира. Актеру непросто играть спектакль за спектаклем и оставаться неизменно открытым. Но в этом-то и весь смысл, весь секрет…
Что вы делаете, если видите, что студент не справляется, не выдерживает эмоциональных или физических нагрузок, ведь они репетируют с утра до вечера?
В Школе-студии есть такое правило: никто никогда никого не отчисляет. Нет такого, что выгнали за профнепригодность. Бывает, что не срастаются с коллективом, человеку тяжело в нем работать, учиться, осознавать себя. Но в театре невозможно быть вне коллектива, вне какой-то общей интонации. Когда я сама училась на курсе у Константина Аркадьевича, то в первом семестре у меня по мастерству была почти двойка. Причем при поступлении я была в числе лучших. Первый семестр – очень сложный, потому что ты еще никого не знаешь, а тебе говорят – «любите друг друга, будьте вместе», – как так? Я попала в этот вакуум, но потом я выбралась. Это же видно, когда человек слушает, что есть желание, и он трудится.
Иногда бывает так, что студент учится, а потом приходит и говорит, что решил перепоступать к другому мастеру.
Если мы не можем помочь человеку, то зачем его мучить? Вот и в этом смысле Виктор Анатольевич, конечно, с самого первого курса им говорит: «Мне важна честность. Поймите, вы здесь или вы не здесь, никаких обид, мы будем прекрасно потом дружить, общаться».
В «Сатириконе» вы много работали с Юрием Бутусовым. Вы передаете этот опыт своим студентам?
У Бутусова можно научиться только свободе. Он все время говорит, что актер должен импровизировать. Довести себя до такого состояния, чтобы снять с себя всю шелуху и попробовать в себе что-то новое, найти в себе эти кнопки. Когда я пришла после института в театр, то меня сразу «бросили» на Бутусова в «Короле Лире». Это было счастье, но одновременно и переворот сознания. Прежде всего, в том, что надо каждый раз вот так оголяться, очищаться, быть открытым, импровизировать. Я с ними про это очень много разговариваю. И про то, что артист – сам режиссер своей роли. Наверное, именно поэтому мне очень важно, чтобы наши студенты умели работать самостоятельно.
У мастерской Рыжакова недавно вышел спектакль “Чуш” по прозе Астафьева, при этом в прошлом году вы ездили в экспедиции на родину писателя. Почему вы остановили выбор именно на этом материале?
Виктор Анатольевич подумал, что Астафьев – это как раз тот писатель, который может в них отозваться очень живой и сильной эмоциональной нотой. Так и случилось. На прошлых зимних каникулах он устроил нам экспедицию, во время которой мы начали разбирать материал. К концу поездки даже устроили небольшой показ для зрителей – земляков Астафьева, которые еще знали его, общались с ним. Они рассказывали ребятам какие-то невероятные истории про писателя, и оказалось, что он очень живой, понятный и близкий к сердцу. Он попадает в их эмоциональную структуру. Потом, когда мы вернулись в Москву, стало понятно, что нужно во что бы то ни стало продолжать работать над этим материалом, углублять исследование астафьевского мироощущения.
Сейчас уже середина третьего курса. С одной стороны, до выпуска еще полтора года, а с другой, время летит быстро. Что бы вы хотели с ними еще успеть сделать, пройти, научить?
Планов очень много, и хочется, чтобы все они осуществились. Сейчас готовится выпуск работы по Мольеру. Чтобы сделать ее, прошлым летом мы ездили во Францию, искали этих самых мольеровских героев. Ближе к концу весны выйдет «Король Лир» и еще одна работа по Максиму Горькому. И, наверно, я возьму какой-то современный текст… Мы сейчас как раз обсуждаем это, думаем, ищем подходящий материал. Пока не буду ничего конкретного озвучивать, приходите к нам осенью и все увидите своими глазами.
