Саша – богатый бездельник и музыкант – вырос в классической однополой семье из мамы и бабушки. Его лучший друг Петя живет в обшарпанной панельке с матерью и собакой (Петин очень обеспеченный отец давно бросил их). Их общий друг Ваня на очередной тусовке под МДМА выпрыгивает с балкона. После следующей вечеринки (не только с таблетками, но и с групповухой) Петя делает глоток из бутылки с фосфорной кислотой.
“Кислоту” – дебют ученика Серебренникова Александра Горчилина – захвалили на “Кинотавре” и уже окрестили главным фильмом о поколении миллениалов. Сам Горчилин на встрече после питерского предпоказа сказал, что он “не о поколении, а о поколениях”. И не то чтобы слукавил. Учитывая то, что большинству съемочной группы нет и тридцати, история просто не могла получиться не о молодых. И базовое ощущение от нее можно сформулировать так: страшно не то, что мы теперь взрослые, страшно, что теперь взрослые – это мы. Она обжигает столкновением с реальностью, которая оказывается совсем не тем, чем мыслилось в детстве.
Нас растили как свободных людей в мире без границ.
И оказалось, что полная свобода едва ли легче тотальной несвободы. Хочешь сочинять музыку? Сочиняй. Хочешь оргию под экстази? Держи таблетку. Хочешь прыгать? Прыгай. И жизнь превращается в мучительное ощупывание мира в попытке найти его границы, отыскать того, кто скажет “хватит”.
Нас растили как особых, не обычных детей, а достойных большего, лучшего, способных на всё…
Результат – одиночество во враждебном мире, которому ты не нужен со своими сомнительными талантами. Тысячи уникальных личностей в прикидах под копирку слоняются по улицам городов. Что может сделать их интересными (ну, кроме обрезания)? “Что мы можем дать миру, Саша? Кроме зарядки от айфона”.
Единственный признанный творец в фильме – скульптор Савва – не создает ничего нового, а только коверкает старое. “Берем пионэра… окунаем в кислоту”. Каждый из нас – такой пионэр, слепок с мифического “правильного человека”, разъеденный чем-то. А что разъедает тебя? Вопрос “зачем?”? Страх поступить неправильно? Скука? Ложь? Чувство вины? Боязнь несоответствия? Или желание любви? Ну, чтобы кто-то любил тебя просто так. Не потому, что ты послушный ребенок, хороший музыкант или очень интересный человек, а потому что ты – это ты.
Нас учили быть послушными, уважать старших, которые знают, как правильно, которые всё знают.
Мы выросли, и оказалось, что старших нет. Саша боится маму, зависим от ее суждений – а потом она вдруг спрашивает у него, оставлять ли ей ребенка. Когда с Петей случается беда, Саша по привычке идет к старшему – к отцу Пети. И оказывается, что тот обижен на сына. Реальность идет волнами, опоры мира сотрясаются, и вчерашний ребенок понимает, как он одинок и беззащитен. Рядом нет взрослого – мудрого, знающего, могущего выслушать и помочь, принять на себя ответственность. Есть несчастные, загнанные люди, у которых ничуть не меньше вопросов и претензий к себе и к миру. И практики с медитациями в Камбодже тут не помогут.
Мать погибшего Вани не знает, какую он музыку он слушал и с кем спал. Бабушка Саши знает о нем слишком много, но никогда не поймет. Близость заменяют ритуалы – котлетки, брусничка – за которыми нет искреннего чувства. Отчим бьет совратителя падчерицы не со зла, а потому что так надо вроде бы. И отказывается снимать стресс слезами, потому что “по уставу не положено”. Вот он, слом ценностей, когда старые уже отжили, а новых еще нет. Мучительные стереотипы, которым соответствуешь, потому что иначе не умеешь и/или боишься. Саша понимает, что он – маменькин сынок, чувствует свою слабость, но не умеет вести себя по-другому. И даже совершая какой-то общепризнанно мужской поступок, он автоматически поворачивается к матери: видела? Одновременно отказываясь от стереотипов и болезненно стремясь им соответствовать, люди теряют главное – живые эмоции.
В попытке бунта против этого отсутствия жизни вокруг герои пытаются причинить боль кому-то, но не могут. Потому что на самом деле они – хорошие, послушные дети. Остается причинить боль себе. Шанс ли это не взрослеть? Возможность почувствовать себя живым? Или самый простой путь перестать притворяться, который в самом начале под влиянием другой кислоты выбирает Ваня? Одна из сильнейших сцен фильма – надгробия, которые сменяются планом дискотеки.
Поиски взрослого не имеют успеха в реальности и продолжаются за ее пределами. Но и в церкви герои его не находят. Вот человек, который жрет таблетки, спит с мужчиной и устраивает оргии, – чисто выбритый и серьезный, крестит сына. Где же бог? Почему он не остановит этот фарс и не предотвратит то страшное, что вот-вот произойдет?..
В показе обилия двусмысленных, острых ситуаций и людей разной степени затронутости метафорической кислотой, Горчилин удивительно спокоен и выдержан. Он не читает моралей, не обличает, не препарирует. Он как будто протягивает в обеих руках вырванный из ткани реальности кусок живой жизни – с неловкими некиношными диалогами, неудобными крупными планами. И говорит: “Мы такие же, как вы. И мы точно так же растеряны”.
