Александр Петлюра – современный художник, коллекционер, гуру художественного андеграунда с конца 1980-х – начала 1990-х годов – видит историю XX века в вещах, которые хранят энергию прежнего владельца, автор большого количества выставок и инсталляций. Сейчас в музее Москвы проходит его выставка «Археология Петлюры» (с 6 июня по 31 декабря 2018 года).
Тёплым летним вечером Александр Петлюра принял в гостях представителей нашей редакции (фото – Евгения Южная, вопросы – Полина Дергачева). Попав в душевную компанию, под перезвон колоколов и аромат арбуза мы окунулись в невероятно тёплую атмосферу андеграунда. Благодарим художника за ответы, а PR-менеджера Ксению – за организацию мероприятия. Беседа началась с вопроса Евгении, шла непринуждённо и могла продолжаться бесконечно.
У вас очень интересная майка…
Майка? Да, Сергей Африка-Бугаев рисовал… В стиле питерского некрореализма… Существовала легенда, что с 20-х гг. из рук в руки ходит некое знамя авангарда. Знамени этого я не видел, а вот майку вручили – как создателю на тот момент самой большой в Москве коммуны творческих людей.
Насколько я знаю, вы в первую очередь художник и учились во Владимирском художественном училище на отделении реставрации фресок?
Это я начал, а потом закончил и Строгановку по специальности «Проектирование международных выставок и реклам». Потом эти навыки очень пригодились – в оформлении рок-концертов, в организации пространств в сквоте, в перформансах, в создании различных уличных действий.
Любовь к истории, бережное отношение к вещам – это всё началось тогда?
Сложно сказать. Это необъяснимо. Я был в семье последним шестым ребенком и за всеми всё донашивал. Наверно, первая причина в этом. Но потом не раз слышал о дате рождения (20 июля) реплики: «А, да ты рак? Ну-у, раки – они все “пошкребуны”, всё старьё собирают, по прошлому – страдания-переживания, привязаны очень сильно к прошлому…». Возможно, это вторая причина.
Третья: я как художник, учась во Владимире, начал собирать всякие бутылочки, скляночки, коробочки, чемоданчики, ботинки, чтобы составлять из них сюжетные натюрморты. Валяются на помойке, я прохожу мимо и думаю – какая же красивая вещь… Я до сих пор продолжаю это собирательство и не могу остановиться: проезжая или проходя мимо помойки, обязательно загляну. А потом, как накапливается куча лишнего, вывожу всё это в мешках на дачу – не могу выбросить – и наблюдаю процесс, что с этими вещами дальше происходит. Вещи начинают жить своей жизнью – то слипаются, то моль их профактурит – сами складываются в инсталляции, приобретают новые смыслы.
Порой, время – самый величайший художник. Так, например, в прошлом году я отвез шифоньер с вещами в лес, потом приехал, а шифоньера нет. Думаю: «Ну зачем так делать? Прервали научно-исследовательский процесс…». Мне интересно за всем этим смотреть, потому что фактуры очень много дали искусству, моде, и очень много модных направлений связано с тем, что люди разрушают, а потом создают.
Например, так называемый очень модный сейчас «крысиный стиль» у автолюбителей – увозят в лес старые машины и смотрят, что с ними происходит. Через автомобили прорастают деревья, они гниют, краска сдирается, ссыпается. Мне очень нравится ездить на такие фестивали, там видно как проявляет себя новое поколение, как они мыслят. Их уже достали дяди и тети со своими правилами. Они меняют правила игры. Не зря же в каждой стране существуют коммуны по интересам. Например, в Дании уже 50 лет существует известный сквот Христиания. У них своя жизни, своя школа, детский сад, это город в городе со своими законами. Там нет преступности, потому что они сами решают, кого «в угол поставить, кому попу надрать ремнем» или просто выгнать… А сами производят по всему миру крутые печи и камины – так и зарабатывают деньги на содержание коммуны.
Мне вот близка именно такая свободная жизнь. С 95 года у меня была относительно своя свободная территория здесь (Прямо под квартирой Александра Ильича до июня 2018 года существовал легендарный подвал «ДК Петлюра», где проходили различные выставки, концерты, спектакли и другая деятельность представителей альтернативной творческой общественности. Там побывало огромное кол-во зарубежных и отечественных звёзд. Сейчас подвал передан в собственность Высоко-Петровского монастыря. – Прим. Ред.). Относительно – потому что я все эти годы платил немаленькую аренду за эту свободу. Но зато здесь хотя бы был какой-то андеграунд в центре Москвы… А сейчас город предлагает альтернативу – подвал на Сретенке, опять под аренду. А я вот думаю: как так вышло, что до сих пор не дослужился до большого светлого особняка? Как у Зураба Церетели. Мало учеников вырастил? Не с теми людьми дружу? Не в тех выставках участвую?
Выставка «Археология Петлюры» в музее Москвы была инициирована директором Алиной Сапрыкиной для того, чтобы привлечь внимание чиновников различных культурных сообществ, но не сработало – ни один чиновник не пришел. Зато на открытии увидел многих друзей, кого давно не видел – хорошо оттопырились. Я с 28 лет постоянно участвовал и был куратором многих европейских и мировых проектов, у меня огромное портфолио. А в России – так сложилось – я не на поверхности.
Вы начинали в советское время. Каким оно было для вас?
Отличным… Мы находили заброшенные квартирки, жили в них, тетки смотрели на нас, сочувствовали. Когда приходил участковый, рассказывали, что мы художники, если никто не жалуется – всё хорошо, только не шумите. Сквот наш так жил бесплатно 5 лет, никому не мешали, и нас любил весь район. А потом… раз, и пришло другое время. В 93-94 годах стали ломать двери, искали помещения для бизнеса, приходилось просить о помощи авторитетных ореховских и солнцевских друзей. И нас не трогали ещё год-полтора, это были чудеса какие-то, благодаря людям, воспитанным в тех ещё сентиментально-наивных традициях. И это очень держало.
Однако не всё же было так гладко в советское время. Как вы считаете, современным детям, подрастающему поколению стоит ли рассказывать всю правду, не идеализировать?
Я говорю о той правде, которая была на стыке, когда свалилась одна система, а люди боялись потерять её, а другие не знали, какова будет новая система. Это как Горбачев и Ельцин. Говорят, первый украл больше, чем второй. При Ельцине был разгул бандитизма, просто какое-то безумие… И невозможно сказать, где было лучше, а где – хуже. Я свидетель времени, наблюдатель через вещевую культуру, как любой творческий человек, я говорю о том, что меня трогает. В этой сфере у меня не было конкурентов, этот пласт был свободен. Иностранцам показываешь советские вещи, они спрашивают: «Это всё сталинизм?». Ну какой тут сталинизм, посмотрите, сколько тепла и добра в этих вещах! «А вы любите Советский союз или ненавидите?». Разве вы сами не чувствуете? Всегда отвечал одной фразой: «Люблю и ненавижу одновременно». Те, кто с ближайших территорий, югославы, восточные немцы – они плачут всегда…
(За окном колокольный перезвон. Случайно ли?)
Для меня история – она в вещах, там память тела, особая философия. Например, на вещах 60-х гг. везде космические корабли, даже на детских сапожках ракеты, тарелки космические. В 70-е уже пошло другое: индустриализация страны, колхоз, дорога от города к селу. Это всё отражалось в одежде: галстуки сначала с цветами были, потом – с электронами и протонами. Сейчас все вещи одинаковые, всё тайско-китайское, нет различий между странами.
На открытии выставки «Археология Петлюры» был представлен моноспектакль, в котором вы из чемодана достаете вещи советского прошлого, ваши экспонаты, и о каждой из них рассказываете. Есть ли среди них какие-то особо дорогие вашему сердцу, любимые?
Мне часто задают похожие вопросы. Владимир Сорокин спросил так: «Какая у тебя есть вещь, достав которую хочется плакать?». «Платье мамы, конечно…», – говорю я. А так, конечно, сложно ответить.
У меня, например, 5000 галстуков, из 300 из них достойны коллекции, а другие 30 – это шедевры советской эпохи. Я участвовал в выставке лучших мировых коллекционеров галстуков в Швейцарии. Мне говорили, какой я хороший коллекционер галстуков. Да не собираю я только галстуки – я собираю всё: болты, гайки. К примеру, я участвовал в передачах Малахова, потом Парфенова, меня попросили рассказать про нижнее белье и после этого стали называть «коллекционером нижнего женского белья». Но у меня в коллекции есть ночные горшки, велосипеды, чучела животных – чего только нет. Что же я теперь, получается, сантехник-таксидермист?
Есть полторы тысячи платьев, из них 200 – очень хороших, из них еще около 100 шедевров, например, платье сестры Цветаевой, платье Клавдии Шульженко. Но и не это самое главное. Не платья известных людей, а вещи, которые, например, простой человек носил 15-20 лет: он полнел, делал вставки – это же целая история. Или мужская кепка, купленная в детском мире, со вставкой из марли. Ведь очень многие в советское время покупали одежду в детском мире – она была дешевле, чем взрослая, – а потом перешивали. Такие вещи я очень люблю, они документируют эпоху. В 70-е гг. появилась гонка за всем иностранным, на футболки пришивали даже бирки – прямо впереди и снаружи – «cotton 100%». В 90-е гг., хоть об этом и мало кто помнит, не было черного сатина, и гробы нечем было обивать: мужские обивали голубым, женские – розовым. Потому что черный сатин раскупали кооператоры и шили всё подряд, сверху лепили золотые кружочки-ленточки, караул! Это тогда было модно! (А.Петлюра выносит платье)
Такие вот платья пользовались большим спросом. Продавцы говорили: главное, чтобы вещь соответствовала покупателю. А массовому покупателю на тот момент было важно, чтобы на вещи было как можно больше иностранных слов. Качество интересовало в меньшей степени.
Могли бы вы рассказать одну из самых невероятных историй находок?
Их в моей жизни, конечно, было очень много… Как-то раз шел поздно вечером по парку, кругом грязь, лужи, и вижу – черная драпировка, красивая. Я приподнимаю, очищаю от грязи. Как потом оказалось, это платье начала века. Конечно, это была одна из сюрреалистических находок.
Как-то приехало швейцарское телевидение снимать про меня кино. Мы пошли по переулкам, заходим в заброшенный дом на территории бывшего «Документального кино»; на полу валяется много плёнки, я поднимаю и показываю – а там моё лицо (в 91 году обо мне и моём сквоте снимали фильм «Кошкин дом»). Съемочная группа не могла поверить.
Я всегда нахожусь в поиске. Мне не стыдно остановиться около мусорки, найти что-то там. Потому что у меня это инсталляция длинною в жизнь. Вот у Васильева всё гламурное, а у меня всё настоящее.
Однажды на чердаке нашел вот такие детские ботиночки 50-х гг. Посмотрите, как красиво!
Как вы считаете, подрастающему поколению интересна ваша коллекция?
Да, моим же детям интересно. Моя шестнадцатилетняя дочь работает моделью, только что снялась для дома моды “Ив Сен-Лоран” – Симона Куст. Так вот она просто прётся от всех этих вещей, она ходит в старых крепдешиновых платьях, я научил её комбинировать старые вещи и современные. Так одеваться модно – не как все. Например, Наоми Кемпбелл и многие другие модели и актрисы ходили на барахолку, на всех вечеринках они были самыми модными, потому что у них была своя позиция. (Сам А. Петлюра надел зелёный пиджак 70-го года с подсолнухом в петлице и черный котелок)
Как вы относитесь к современному искусству?
Отношусь – супер! Сейчас искусством может заняться каждый. Необязательно уметь рисовать. Стало много мыслителей, математиков, физиков, медийных людей, которые соединяют провода, приходят в искусство с технической базой. Мы видим инженеров в искусстве больше, чем художников, иллюстраторов, живописцев. А я всё-таки люблю теплые акценты. Скоро наступит момент, когда опять станет модным прикладное изобразительное искусство, ведь всё в природе циклично. У меня вот нередко спрашивают: «Не, ну вы же авангардист, – когда я на даче показываю свои студенческие работы, – вы что рисовать умеете?». Здрасьте, у меня 10 лет художественного образования. Многим кажется, что я только хлам собираю, но это не так. Прежде чем надеть что-то на манекен, я всё прорисовываю.
А как вы относитесь к классическому искусству? К живописи, музыке, театру?
Если мы говорим о том, что привнесло классическое искусство… От одного Босха я просто плачу и вою, от любого произведения Моцарта меня вообще штырит, я могу слушать, слушать и слушать. Я хожу на концерты своих друзей в консерваторию. Иногда я посещаю большие музеи, но очень быстро там устаю от огромного числа работ художников, особенно 16-17 века, меня угнетает большое количество похожих художников, и я выделяю из них кого-то нового для себя. Год назад в музее Прадо я открыл для себя Гойя. Иногда к тому, что некогда ранее любил, подхожу и смотрю: «Ой, неее… Не то». От больших выставочных пространств я устаю, мне больше нравится выйти из музея в кафе, выпить пива или сухого вина, потом вернуться, успокоить себя и ещё раз посмотреть повнимательнее. Раньше я любил Веласкеса, но в последний раз он мне не понравился. Я развиваюсь, где-то что-то гаснет, где-то я старею, что-то я начинаю любить по-новому. Всегда любил Брегеля, Босха – их я не перестану любить никогда. В Питере открыл для себя на выставке в Эрмитаже голландских художников. Слышал много о Бурлюке, что он был заводилой, создал образ Маяковского, а тут увидел первых два его этюда – ничего такого, так же, как и работы Маяковского, вот как поэты, личности – это да!
У каждого художника есть муза. У вас есть муза?
У меня была музой Пани Броня, она считала себя моей воспитанницей: я “подобрал” её в 65 лет, а умерла она почти в 80. Мы провели с ней много экспериментов, она участвовала в спектаклях, это стало моей перформансной визитной карточкой. А сама она стала художницей. Недавно её работы участвовали в выставке «Наив.Но», где рядом с её графикой висели работы Малевича, Кандинского, Пиросмани. Когда я учился, моими музами были все художники начала века – Матисс, Пикассо, вся французская школа, в поэзии для меня это Хлебников.
Я так понимаю, сил у вас много. Какие планы на будущее?
Конечно, новое помещение. Внести новое дыхание в московский андеграунд. Ещё много пограничных позиций в искусстве и в театре, которым нет места на других площадках.
Подводя итоги, скажите, какими 2-3 эпитетами вы могли бы описать современное общество в России?
Много красивых людей, молодёжи думающей, действующей, желающей что-то изменить в лучшую сторону и умеющей улыбаться. Но, если посмотреть на ту машину, которая нами, так сказать, управляет, послушать тот бред, который произносят в государственных учреждениях, чудовища, которые там сидят, – мы ещё на таком первобытном уровне в цивилизованном мире. Поэтому – любим, надеемся, ждем…верим. Поэтому мы здесь, из-за этого я здесь, никуда не уехал…
А вы можете назвать себя модным сейчас словом «патриот»?
Меня и за границей всегда спрашивают, люблю я Россию или ненавижу. А вы сами-то как думаете? Неужели не видно? Я не собрал бы свою коллекцию, если бы не был патриотом. На моём показе «90-е Е-е», например, народ смеялся, лежал прям. «Что ж ты делаешь?», – спрашивают. А что я? Я показываю то, что реально было: свитера с Микки Маусами, со Спайдерменами… Люди это вязали.
А что бы вы могли пожелать России и её жителям?
Как с Чемпионатом мира – надежды и уверенности в том, что что-то изменится. Как наш футбол станет хорошим, так и отношение к искусству. Я в это верю, иначе уже давно бы уехал.
08.08.2018. ДК «Петлюра», Петровский бульвар, 4-6
