“Я,
быть может,
последний поэт”
Спектакль “Маяковский. Трагедия” Филиппа Григорьяна завершает цикл “Звезда”, придуманный Гоголь-центром и посвященный знаковым поэтам Серебряного века. Пять главных режиссеров XXI века и пять одиозных героев XX века столкнулись на театральных подмостках, чтобы показать актуальность поэзии уходящего столетия. Пастернак, Мандельштам, Кузмин, Ахматова уже возродились к жизни в постановках Диденко, Адасинского, Наставшего и Серебренникова.
Осталась очередь за “лучшим, талантливейшим поэтом советской эпохи” – резолюция Сталина на письме Лили Брик вождю обеспечила поэту Владимиру Маяковскому и вторую смерть, и второе рождение. После этих слов уже больше не было громогласного футуриста в желтой кофте, дважды игравшего с жизнью в русскую рулетку и проигравшего (?) во второй раз. Вычистить биографию, вывести на первый план идеологическую поэзию и сделать поэта главным певцом советской власти – по верному сравнению Пастернака “Маяковского стали насаживать принудительно, как картошку”. Результатом стали годами не издававшиеся выборочные произведения поэта, удаленные детали биографии и в целом дискредитированный имидж, сделавший из яркого лирика-футуриста оратора советской эпохи.
Однако режиссер спектакля Филипп Григорьян, известный по спектаклям в Театре Наций («Заводной апельсин», «Женитьба»), Электротеатре («Тартюф»), решил восполнить пробел в знаниях московской публики. Для постановки он выбрал не всем известные и множество раз ставившиеся на сцене поздние пьесы драматурга, а один из самых ранних и первый, созданный специально для театра текст.
“Владимир Маяковский. Трагедия” была написана двадцатилетним поэтом в 1913 году. До знаковой встречи с Лилей Брик – два года, до революции, второй большой любви поэта – четыре. Прочитав пьесу, доводы критиков и биографов, утверждающие, что Маяковского как поэта сформировала его страдальческая любовь к Брик или вера в революцию, идут на спад. Талант всего год назад примкнувшего к футуристам поэта полностью проявился в его первом произведении для театра.
“Железная дорога”, “Восстание вещей” – такие варианты названия изначально рассматривал Маяковский, потом передумал, назвал своим именем, а полицмейстер, в ведении которого были развешанные по городу афиши предстоящего спектакля, уже не позволил ничего менять. Символично, что в названии текста настолько юного и только начинающего свой творческий путь поэта его собственное имя столкнулось со словом «трагедия» – как будто он сам пророчески определял свое будущее. В том же 1913 году состоялась и первая постановка: поэт сыграл главную роль – себя самого, остальные роли играли непрофессиональные артисты и студенты, декорациями занимались художники Филонов и Школьник.
Режиссировал весь спектакль сам Маяковский, – таким образом, спустя 105 лет Филипп Григорьян своеобразным образом конкурирует с поэтом за право актуально представить произведение. Публика в далеком 1913 году, по воспоминаниям современников, очень хотела скандала, однако он не случился: на генеральную репетицию специально прибыл один из четырех на весь Петербург полицмейстеров, чтобы отсмотреть спектакль. Он весь вечер донимал расспросами руководителя “Союза Молодежи”, который финансировал постановку, пытаясь выяснить, «а нет ли за этим чего-нибудь такого?… Ну, крамольного? Придраться, собственно, не к чему, сознаюсь, но… чувствую, что что-то не так».
Возможно, у некоторых зрителей могут возникнуть даже не те же вопросы, а скорее чувства, что и у представителей власти более ста лет назад. Можно отлично знать лирику поэта и его знаковые произведения, его биографию и годы жизни, но на сцене ничего этого нет, особенно на контрасте с предыдущими спектаклями цикла “Звезда”. Григорьян задавался целью, по его словам, “добавить тексту те театральные возможности, которых у него не было в 1913 году, о которых Маяковский как театральный режиссер мог только мечтать”.
Трагедия в двух действиях с прологом и эпилогом в руках режиссера и художника-постановщика Филиппа Григорьяна превратилась в трагедию в трех актах с прологом: моноспектакль с использованием видеомеппинга, пластический и световой перформанс и наполненная референсами к современности – кислотно-синтетическая часть, – возможно, поэт 105 лет назад действительно мог только мечтать об этих возможностях.
В прологе, пока архитектор (Максим Виторган) с кем-то горячо обсуждает свой проект, его сын (Тимофей Ребенков), сильно напоминающий Кенни из сериала “Южный парк” проваливается в один из люков, огороженных всем хорошо знакомой полосато-зеленой пленкой, ставшей символом московского благоустройства последних лет. Окровавленного мальчика находят рабочие, до этого сакрально вкушающие «Доширак» (вспоминаются #сонетышекспира Тимофея Кулябина в Театре Наций). Ребенок не пострадал (Они /не/ убили Кенни), к нему сбегаются: милиция, врачи, МЧС, представители органов опеки и зачитывают текст поэта 1925 года “Что такое хорошо и что такое плохо?”, написанный им для детей и сейчас знакомый каждому по школьной программе первого класса.
В первом акте из того же люка, куда упал Кенни, проявляется Дух (Маяковского?) в исполнении демонически прекрасного Никиты Кукушкина, который выдает всю трагедию целиком. К слову, небольшой текст произведения в спектакле зачитывают дважды, будто желая продемонстрировать всю палитру современных режиссерских возможностей: и монопредставление, и полноценный спектакль из него выходят злободневные. На большом экране, куда транслируется лицо Кукушкина, проецируется всевозможная анимация, мультяшки, эмодзи – всё, о чем писал и не писал в поэме Маяковский, – губы, трамваи, кошки. Никита Кукушкин, брутальностью лица и лаконичностью прически напоминающий поэта лет за 5 до смерти, с помощью анимации надевает и сбрасывает маски в зависимости от читаемой им роли: он и тысячелетний старик, и человек без уха, и другие герои – он вмещает в себя всех и делает это с идеальной четкостью.
Второй акт, почти полностью основанный на хореографии в постановке Анны Абалихиной, символично разделяет два различных полюса представления трагедии. Иммерсивный спортивно-симфонический перформанс “Рояль во льду” с саркастическим хэштегом #philharmonic под звуки «Концерта № 1» для фортепиано с оркестром Чайковского – такие титры появляются на большом экране, откуда только что убежали мультяшки. Узнаваемая и предсказуемая локация – Триумфальная площадь (бывшая площадь Маяковского), уже отремонтированная архитектором из пролога и с памятником по центру. На площади силуэты в черном действительно иронично демонстрируют иммерсивный спортивный перформанс, и за всем этим действом с печалью наблюдают глаза архитектора и/или поэта.
В третьем акте Григорьян решает представить тот же текст уже в другой ипостаси. Вместе с Маяковским – здесь его роль исполняет Максим Виторган – мы оказываемся в условном учреждении 2010-х: талончики, очереди, перерывы. Мы видим реальных героев поэмы, которые наконец-то обрели собственные тела: здесь и тысячелетний старик (Хоттабыч), и человек без головы (он держит ее в руках), Буратино, напоминающий Элвиса Пресли музыкант – переквалифицированный в почти циркового артиста. Евгений Сангаджиев здесь радует не только своей игрой, но и голосом. Поэт расстреливает их из пистолета, но это не помогает, их убить невозможно – они есть только плод больного воображения. В финале два Маяковских (Кукушкин и Виторган) встретятся, но будет ли им что сказать друг другу?
И выбор произведения, и его исполнение – спектакль Филиппа Григорьяна явно выбивается и из общей структуры “Звезды”, и из тематики Гоголь-центра. Возможно, режиссер так и задумывал. Вместо привычного конфликта в духе «человек-власть» здесь кропотливо сотканный из крошечных разрозненных деталей визуальный перформанс на совсем небольшой текст двадцатилетнего гения. Григорьян играет с ним, а текст, в свою очередь, играет с режиссером, где-то ускользая, а где-то, напротив, попадая в самую цель.
