О «русском бунте, бессмысленном и беспощадном» вслед за Пушкиным и Есениным, Любимовым и Высоцким (сразу возникающий ассоциативный ряд) высказался режиссёр Фёдор Малышев, и сделал это в присущем ему стиле, с уважением к предшественникам, но с собственным видением, где каждая деталь играет на общее впечатление.
Основой для спектакля стала одноименная поэма Есенина, рассказывающая о событиях, связанных с реальной существовавшей личностью — Емельяном Пугачёвым, лидером крестьянской войны в России XVIII века. Поэзия сразу задает спектаклю ритм, действие на сцене динамичное, режиссёр спектакля удачно сочетает исторические факты с элементами фольклора, современной рок-музыки и театральной игры, создавая неповторимую атмосферу, в которой явно чувствуется дух конкретной эпохи, но при этом универсальность размышления о философии народного восстания, его причин и последствий.
Сценография спектакля, за которую отвечает Евгения Шутина, представляет из себя огромную стену – то ли кладбищенские кресты, то ли тюремные решетки, всё вместе и сразу. На заднике сцены колесо прялки, подсвеченное алым цветом – колесо истории, ход времени, движение по кругу, чтобы исправить, наконец, ошибки прошлого. В древнегреческой мифологии прялка еще была символом судьбы, что тоже находит свои пересечения с сюжетом поэмы.
Место действия – уральские степи. Молча ходит как будто сошедший с парадного портрета призрак Петра III Фёдоровича (Томас Моцкус) – супруг Екатерины II, получившей престол в результате дворцового переворота. Ходят слухи, что он не умер, и, судя по всему, слухи правдивы – в своем пышном парике и алом кафтане бывший император, пусть и молчаливо, но участвует в событиях. Да и не он ли запускает их, решительным движением руки крутя колесо?
Красный кафтан Петра III заберёт и наденет Емельян Пугачёв (Владимир Свирский), прикрывая татуировки и безликое серое рубище. Спектакль начинается с пушкинской притчи об орле и вороне, и это страстное желание быть орлом, а не клевать мертвечину, воплощено в образе бунтовщика. Это же желание разделяет его окружение. Чувство несправедливости, желание власти толкает на первое убийство – пространство сцены раздвигается не только по горизонтали, но и вверх, где будет висеть труп атамана Тамбовцева, а казаки, как последователи леди Макбет, будут отчаянно оттирать руки от несуществующей крови.
Но размышлять некогда, раскатистое «эр» есенинских стихов как часы, отстукивает время, ветер, разгуливающий по бескрайней степи, толкает вперед, а Пугачёв, как брошенный в воду камень, образует круги, которые, согласно одной из многочисленных теорий, как взмах крыльев мотылька, определяют будущее.
Будущего у этой истории нет. Есть только настоящее и прошлое, которое проявляет себя в песнях скомороха (Владислав Ташбулатов), стоне («этот стон у нас песней зовется!») калики (Владимир Топцов), звериных масках, которыми казаки закрывают лица, когда впадают в буйство языческих плясок. Что это? Как будто борьба двух сил – отчаянного неистовства и внезапных мук совести. И в своих вневременных шинелях казаки во главе с Пугачёвым не орлы, а те самые вороны, как бы они и не стремились ввысь. И Хлопуша (Тагир Рахимов), рядом с которым перед внутренним взором мелькает закованный в цепи Владимир Семёнович Высоцкий из любимовского спектакля, внезапно оказывается простым убийцей.
Декорация разворачивается боком к зрительному залу, вызывая стойкую и некомфортную ассоциацию с наставленными ружьями. Нет никакого мужского братства, лишённый своего императорского кафтана, побежденный Пугачёв завершает поэму и спектакль монологом:
Боже мой!
Неужели пришла пора?
Неужель под душой так же падаешь, как под ношей?
А казалось… казалось еще вчера…
Дорогие мои… дорогие… хор-рошие…
Спектакль «Пугачёв» — это не просто историческая реконструкция, но побег в туманную уральскую степь, подчинение сердечного ритма ритму стихов, вслушивание в голос природы и поиск отклика в себе. Это глубокое размышление о свободе, совести, справедливости и месте человека в обществе.
