«Человек – играющее животное»
Чарлз Лэм
На сцене петербургского театра им. Ленсовета этой осенью состоялась премьера – Евгения Сафонова представила свою версию легендарного произведения Пушкина, поставив «сюрреалистический триллер» по мотивам повести «Пиковая дама».
Дмитрий Быков называет «Пиковую даму» первым триллером в истории русской литературы. Изданный за год до неё сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки» мог бы поспорить с этим титулом, однако в нарочито отстранённых пушкинских строчках кроется иной ужас, далёкий от народных преданий. Это ужас с налётом аристократизма, прячущийся меж тёмных колонн промозглого Петербурга, исподволь разъедающий пресыщенное высшее общество, проскальзывающий в рубашках ложащихся на сукно карт, в трепете свечей вокруг азартной игры и в глубине падения одержимой души. Если Гоголь противопоставлял человека потустороннему, Пушкин раскрыл людям потёмки их же собственного сознания, где обитают монстры куда страшнее чертей и утопленниц.
Слово «игра» в названии спектакля – понятие многослойное. Это и лишивший Германна разума «фараон», и безжалостно обыгравшая его судьба, и та затейливая игра, в которую режиссёр и труппа играют со зрителями, испытывающими неловкость нового игрока, но уже не способными выйти. Трудно не вспомнить «Sociopath / Гамлет» Андрея Прикотенко, игровая тема которого развивается вплоть до экрана создания персонажей с полным набором их характеристик. «Пиковая дама» не столь прямолинейна, однако любители побродить по виртуальным пространствам в стиле P.T. или Outlast не раз и не два поймают знакомые ощущения, да и герои то и дело застревают в своём замкнутом мироздании, словно в текстурах игры.
Говоря о визуальном решении, создатели спектакля неизменно упоминают Дэвида Линча, – причём речь идёт не столько о медитативном «Твин Пиксе» (хотя кислотный костюм Томского и вызывает ассоциации с пиджаком агента Купера из третьего сезона), сколько о его более сюрреалистичных и страшных творениях вроде «Шоссе в никуда» или хоррор-ситкома «Кролики». Зацикленные, доведённые до абсурда движения и повторение превратившихся в словесный ребус реплик (ни одного лишнего слова, Пушкин в концентрированном виде!) также характерны для Линча, однако не лишним будет вспомнить и другого творца эстетичных ночных кошмаров – Дэвида Кроненберга.
Если действия героев и могут показаться бессмысленными, то лишь поначалу. В странном перформативном танце Лизы в лучших традициях «Суспирии», присмотревшись, узнаёшь вышивание – вот только книжная Лиза шила у окна, а эта вшивает себя живьем в искривляющуюся реальность, вытаскивая изнутри то ли нить, то ли паутину (тема пауков неоднократно повторяется в сценографии). Так и Германн никогда не сможет покинуть ведущей наверх лестницы, раз за разом неловко скатываясь лицом по ступеням.
Здесь вообще нет ни одной лишней или случайной ноты – продолжая традиции мастера сюрреалистического абсурда Линча, создатели продумали всё до мелочей, перекрашивая классическую историю в современные тона. Доминирующий зелёный цвет служит одновременно и аллюзией на сукно игральных столов, и хромакеем – нынешним аналогом чистого листа для создания любой реальности. Платье Лизы сочетает в себе образы «Атлантиды» Александра Маккуина и повседневную моду «Бегущего по лезвию».
Томский как абсолютный потребитель современной культуры столь отравлен неоном и клубными ритмами, что и сам уже задаёт тон сценам терменвоксом. Германн и вовсе похож на декадентного андроида со сломанным голосовым модулем, который не справляется ни со своим телом, ни с гравитацией. Вместо писем здесь пакеты для упаковки картриджей – чёрные, словно мусорные мешки для пережитка рукописных признаний. Игрушечный пистолет в руках Германна – очевидный символ бесполезности физической угрозы перед бессознательным, и, глядя на пустое кресло со сброшенной шубой, невольно задаёшься вопросом – а была ли графиня?
Модная концепция «прочтения классики глазами современного человека» в этом спектакле чувствуется неожиданно остро, потому что создатели не ограничились осовремениванием места и времени действия или переложением текста на разговорный сленг. Они словно сделали срез ноосферы 2019 года со всей его какофонией глянцевых образов, социальными конфликтами и торжеством эгоцентризма – и представили на суд зрителям, применив к произведению XIX века. Получилось ярко, дерзко, бесконечно тревожно – и, несмотря на дословное воспроизведение текста, совсем не про то. Здесь под пушкинской историей скрывается нечто куда более страшное, зарождающееся в душах и разрастающееся в ускоряющемся мире с его глобальной паутиной, вездесущими медиа, информационной войной, шумовым фоном, клиповым мышлением, шквальным потоком визуальных образов, бесконечно расширяющимся киберпространством и постоянным переосмыслением ценностей. Настало время для новых страшных сказок.
