Пожалуй, среди тех, кто рос в условиях перестройки, не найдётся человека, который не знал бы “Гражданскую оборону”. Совсем не обязательно при этом любить песни Егора Летова или целенаправленно их слушать. Рок-группа во многом стала уже частью культурного контекста, фрагментом истории страны, вписанным не столько в летопись, сколько в слои краски на школьных партах и стенах подъездов. Это вещи, что до сих пор поют на улицах и которым до сих пор подпевают и бомжи, и дамы в дорогих дублёнках, и стражи порядка.
«Летели качели» в театре Практика по пьесе Константина Стешика – не только про тех, кто вырос в перестройку. Он о процессе изменения с возрастом в принципе. Кто-то повзрослел; кто-то убедил себя в том, что повзрослел; кто-то так и не понял, что случилось, но почему-то как-то живёт – по инерции, не задумываясь.
Сама постановка Марфы Горвиц лаконична настолько, что сперва кажется студенческим спектаклем. Сценография сводится к игре светом, белым титрам на чёрной стене да стандартной до безликости мебели, которая одинаковая что в школах, что в третьесортных кафе, в домах престарелых. Именно эта предельная обезличенность и выведенная в абсолют серость фона в итоге добавляет яркости, потому что разум сам достраивает и утренний лес в дымных тенях, и тело в гробу в ворохе конфет.
В спектакле задействовано всего шестеро актёров, из которых только Антон Кузнецов играет одну и ту же роль. На фоне присутствующей в пьесе путаницы с именами эта смена лиц и амплуа смотрится вполне живой, реальной ситуацией, как и чувствуются в репликах так ни разу и не спетые песни. Режиссер и артисты играют с пьесой, мелкими деталями добавляя оттенки смысла как в разницу в манере выкладывать апельсины на больничный стол, так и в разрыв в восприятии поколений, одно из которых видит любовь, пока другое заинтриговано только смертью. Там портреты Летова на стене, как лики классиков в школьном классе, там чудеса и леший бродит, и весь спектакль главный герой потерянно жуёт одну и ту же сигарету, спичку до которой так и не доносит.
В этом – весь настрой спектакля: в описании вот таких вроде бы не сломавшихся, вроде бы бунтарей, – но так до конца и не ставших решительными людей. Которые просят бури, но боятся прикурить, а то папка заругает.
В этой истории, по сути, нет ни одного отчётливо положительного персонажа. При попытке понять, кто лучше – взрослый или подросток, превратившийся в нечто овощеобразное злой старик или отказавшийся от своей «фанатской фазы» тридцатипятилетний тип, – становится ясно: никто. И ничем. Потому и смеёшься над каждым вторым эпизодом пьесы, горько, в голос, особенно над сценой с коньяком, мужиками и «Новой правдой», неизбежно узнавая реальность вокруг.
Но самое ценное в этом спектакле – то, что он на самом деле не про перестройку и уж тем более не про “Гражданскую оборону”. На место Летова можно подставить кого угодно: не имеет значения, за что именно цепляется человек, когда пытается придать своей жизни хоть какой-нибудь смысл и добавить звука и яркости. И это особенно нужно посмотреть, чтобы лишний раз себе напомнить: мы на самом деле не так уж сильно меняемся, даже если считаем себя взрослыми и серьёзными людьми. Очень может быть, что взрослые – это в принципе миф, придуманный тридцатипятилетними детьми, чтобы не было так страшно жить.
Ближе к концу спектакля есть эпизод, когда парализованный старик в инвалидной коляске остаётся один в своей палате. Он тихо и молча шевелит пальцами на подлокотниках. Так же тихо, плавным вороватым движением достаёт откуда-то из-за уха сигарету. Подносит к ней спичку. И тоже не прикуривает.
