“Жил человек в лесу возле Синих гор. Он много работал, а работы не убавлялось, и ему нельзя было уехать домой в отпуск”.
Подробностей сказок выяснять не принято, в условности и есть как раз их отличительная особенность. А “Чук и Гек” в Александринском театре – это самая что ни на есть волшебная сказка с соответствующим стилем и композицией, с полным приключений путешествием к Синим горам, избушкой в таинственном лесу и чудесным воссоединением семьи в конце. Аркадий Гайдар написал ее в 1939 году, откликаясь на призыв партии заменять устаревшую детскую литературу классово чуждого содержания на современную, такую, которая воспитывала бы правильные коммунистические идеалы.
В общем, жил этот человек в лесу возле Синих гор… А почему он там жил и отчего работы все не убавлялось? Михаил Патласов в своем спектакле дает возможный ответ, выводя его из непридуманных свидетельств эпохи: потому что он был ссыльным.
Чтобы увидеть папу, Чуку и Геку с их мамой нужно проделать путь через всю страну – ее представляет макет с сияющим красными звездами Кремлем с одной стороны и лагерным бараком – с другой. Мчится сказочный паровозик по необъятным просторам, мчится сквозь пространство и время, и жизнь одной семьи, как такой же макет, вмещает в себя жизнь огромной страны – от “сталинских псов” до загнанных в угол осведомителей, от конвоиров, искренне любящих свою работу и уверенных в своей правоте (“Правильно сажали, нечего болтать! А лагерь их перевоспитывал…”), до тех, кого на 25 лет осуждают за привычку заворачивать жирную рыбу в газету с портретом Вождя.
Сказочно-условная линия семьи почти дословно следует тексту рассказа и показывает радужное восприятие детей, которые очень многого не понимают. Она оформлена с помощью видеоарта с нарисованным домиком и луной-апельсином и разыграна в лубочном стиле с утрированными скоморошескими интонациями и позами. Музыкальное сопровождение – рассыпчатые трели ксилофона, колокольчики и прочие “сказочные” звуки. Правда, отвечает за них не оркестр, а некто в ватнике и шапке, и использует он не музыкальные инструменты, а нехитрую утварь – ухваты, куски труб, металлические запчасти… Время от времени раздается тяжелый, обрывающийся в пустоту удар, герои поворачиваются спиной к залу – лицом в одну из многочисленных камер, – и игривое изображение, выводимое на экран, сменяется на черно-белые крупные планы. Вот она, настоящая жизнь – в цитатах из воспоминаний лагерных заключенных и их современников.
Она прорывается из сказочного сюжета, как острые пружины из цветастого матраса: папино письмо – не приглашение в гости, а полное тоски и боли послание человека, готового к смерти, маленькие герои с мамой уезжают раньше времени, потому что их выселяют из квартиры, а разговор воссоединившихся супругов – это не радостные приветствия, а просьбы отца отказаться от него, обреченного, и начать нормальную жизнь.
Наглядно, в лицах и подробностях, спектакль показывает, как работает система подчинения и подавления, превращая людей в предателей и животных, готовых на все ради выживания. О том, как она пожирает саму себя: офицера НКВД расстреливают, а его манерную жену сажают на пять лет по доносу из-за жалкой керосинки, первый комиссар госбезопасности Генрих Ягода предстает перед судом и повторяет судьбу своих жертв.
Макетная приблизительная реальность давно минувших дней на максимальном увеличении обрастает деталями и выбивает из колеи. Все мы примерно понимаем, что ночной допрос, ссылка, лагерь – это ужасно, но думали ли когда-нибудь о том, насколько это ужасно и что конкретно при этом происходит? Леденящих подробностей много, и они могут не потрясти до глубины души только по одной причине – в них невозможно поверить. Когда ты настолько привык к комфорту, разнообразию выбора и свободе, что раздражаешься из-за очереди из пяти человек в банке или отсутствию в магазине привычного сорта кофе, очень трудно уложить в голове возможность бессмысленного насилия, абсолютного бесправия и нулевой ценности человеческой жизни.
Вот она, изнанка безоблачных историй эпохи “Веселых ребят”: за уютно светящимися окнами избушек – мучения раскулаченных, погибающих от голода; вместо увлекательного путешествия на теплом поезде – многомесячное этапирование в переполненных товарных вагонах с зэками, когда люди страдали от голода, холода, духоты, умирали, сходили с ума, убивали себя и детей. “А у женщин в лагере условия были хорошие“, – говорит конвоир, простой и добрый дядька, нежно любящий своего пса Салюта. И кажется, что вся советская эпоха – это одно большое наивное путешествие к Синим Горам. “Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек“, – писал Лебедев-Кумач в 1935 году. “Вела антисоветские разговоры“, – писал в то же время отвергнутый сосед о красавице-соседке, – и ее отправляли в лагерь.
И возникает мысль – а не продолжаем ли мы двигаться по тем же рельсам, веря сказкам и не желая видеть за ними действительности? И не является ли признание правды необходимым условием взросления?
